— Это то место, где романтизм плавно перерастает в идиотизм, — рассмеялся я. — Нужна Муза — зачем жениться, а назвался мужем… Это глупость, конечно.
— Возможно, он просто излишне впечатлителен и восприимчив, — вступился за Блока Литвинов. — Ведь это все Соловьёв с его «богочеловеческой любовью» и с его «правилом»: не говорить «люблю» из мистического страха назвав, убить любовь. Блок твердил невесте: «Моя жизнь немыслима без Исходящего от Тебя некоего непознанного, а только ещё смутно ощущаемого мною Духа. Я не хочу объятий. Объятия были и будут. Я хочу сверхобъятий!». «Это приводило меня в отчаяние! — пишет Любовь Блок. — Отвергнута, не будучи ещё женой, на корню убита основная вера всякой полюбившей впервые девушки в незыблемость, единственность. Я рыдала в эти вечера с таким бурным отчаянием, как уже не могла рыдать, когда все в самом деле произошло «как по-писаному». Молодость все же бросала иногда друг к другу живших рядом. В один из таких вечеров, неожиданно для Саши и со «злым умыслом» моим произошло то, что должно было произойти — это уже осенью 1904 года. С тех пор установились редкие, краткие, по-мужски эгоистические встречи. Неведение моё было прежнее, загадка не разгадана, и бороться я не умела, считая свою пассивность неизбежной. К весне 1906 года и это немногое прекратилось» — напишет потом Любовь Дмитриевна в своих «И былях, и небылицах…» При этом скажу честно, — отвлёкся на минуту Мишель, — воспоминания Любови Блок на порядок умнее, честнее и талантливей всего, написанного Блоком. Блок вообще порой был нестерпимо поэтичен и ему частенько изменял вкус. Сказать: «Русь моя, жена моя…» — нормальный человек бы не мог. Но это я так, к слову, — махнул рукой Литвинов.
— Но чем она объясняет странности супруга?
— «Физическая близость с женщиной для Блока с гимназических лет это — платная любовь, и неизбежные результаты — болезнь. Слава Богу, что ещё все эти случаи в молодости — болезнь не роковая. Тут несомненно травма в психологии. Не боготворимая любовница вводила его в жизнь, а случайная, безличная, купленная на несколько минут. У Блока так и осталось — разрыв на всю жизнь. Даже при значительнейшей его встрече уже в зрелом возрасте в 1914 году было так, и только ослепительная, солнечная жизнерадостность Кармен победила все травмы, и только с ней узнал Блок желанный синтез и той и другой любви», пишет Любовь Блок.
— Кармен?
— Она говорит о певице Любови Дельмас, но тут всплывает новая странность: ведь и с Дельмас у Блока ничего не вышло. После трёх месяцев романа он подарил ей на прощанье свою фотокарточку, она оставила адрес и просила писать. В конце июня от него пришло письмо. «Никогда, никогда не поймём друг друга мы, влюблённые друг в друга», — приходит он к печальному заключению. Почему же? Для него искусство было там, где был ущерб, потеря, страдание, холод. Художник не может быть счастлив. Она не соглашалась. Но «таков седой опыт художников всех времён», — настаивал Блок, считая себя звеном длинной цепи этих отверженных. Ещё один пример мазохизма, кстати. Блок писал ей: «Я не знаю, как это случилось, что я нашёл Вас, не знаю и того, за что теряю Вас, но так надо. Надо, чтобы месяцы растянулись в годы, надо, чтобы сердце моё сейчас обливалось кровью, надо, чтобы я испытывал сейчас то, что не испытывал никогда, — точно с Вами я теряю последнее земное. Только Бог и я знаем, как я Вас люблю». Красноречиво и поэтично. И все же он разрывает связь, хотя иногда то её звонок разжалобит и он согласится на свидание, то она напомнит о себе корзиной красных роз. Но, в общем-то, дело проще. Она была просто не нужна ему. Мне кажется, он уставал от любви. И очень быстро. Ведь даже невеста в минуту ссоры частит его «фатом с рыбьим темпераментом и глазами»…
