Судья, наблюдавшая эту картину из окна зала заседания второго этажа, зябко повела плечами, вздохнула и задёрнула штору…
Пашка брёл по Васильевскому в сторону центра, опустив лицо. Сегодня он решил заночевать у ребят в цирковой гостинице на Инженерной или, что ещё лучше, у Виктора Петровича в его гримёрке с окнами на Фонтанку. Домой, к Инне Яковлевне, ноги не шли. Там всё напоминало о Вале – теперь уже официально бывшей жене. Разговоров никаких ни с кем не хотелось, сочувствия тоже. Не хотелось сейчас ничего…
Встречный пронизывающий ветер с Невы ерошил волосы и холодным зверьком то и дело норовил нырнуть за поднятый воротник. Пашка ёжился, втягивал голову в плечи и засовывал поглубже руки в пустые карманы пальто. Тяжёлое свинцовое небо едва сдерживалось, чтобы не пролиться отчаянным ливнем. Моросило. Под каблуками медленно проплывал серый в трещинах асфальт. Серые поребрики тротуаров неожиданно бросались под ноги. Сверху давила серая масса бессмысленного мироздания. Серые фасады домов, исполосованные и обожжённые студёными балтийскими ветрами, сочувственно взирали на Пашку подслеповатыми пыльными окнами.
Ветер хозяйничал в скверах, терзая ещё крепкую листву. Сорванная с ветвей, она потревоженным вороньём кружилась над Пашкой, словно что-то предрекая…
Васильевский остров играл на ладони Ленинграда в гигантские крестики-нолики, перечёркивая строгие линии кварталов параллелями нешироких проспектов. Сегодня на многом были поставлены «крестики». То, что составляло Пашкину жизнь последних лет, оказалось «ноликами». Всё было перечёркнуто судьбой и людьми. Выигравших не было. Проиграли все…
Нумерованные линии Васильевского невольно фиксировались в сознании Пашки: пятнадцатая, четырнадцатая, тринадцатая… Словно его существованию оставалось совсем ничего – вот только досчитать…
Он изрядно продрог. Дойдя до ближайшей остановки, сел в первый попавшийся троллейбус. Бросил несколько монет в кассу, оторвал билет. «Хм, счастливый!..» Сам не заметил, как стал его медленно жевать. Бумага отозвалась лёгким привкусом горечи…
Немногочисленные пассажиры сонно клевали носами. Пашка, покачиваясь, ехал на задней площадке, прислонясь лбом к холодному стеклу, чуть запотевшему от его дыхания. Капли дождя чертили извилистые линии и слезою падали на убегающий прочь асфальт.
Листья, взлетевшие от очередного порыва ветра, махали Пашке на прощание своими коричневыми замерзшими ладошками…
В этой осени умирала чья-то Любовь…
