То есть, конечно, на самом деле все было не так. Сначала были (наверняка ведь были) приличные случаю приветствия и объяснения, кто Оля и откуда, и уж только потом начался приступ животной ярости, который Оля больше сорока лет непроизвольно держала в уме, всеми силами стараясь забыть, — начался по совокупности причин, каждая из которых достойна была отцовского гнева, а уж собранные вместе, да в такой день, когда столица неожиданно проснулась, занятая чужими войсками… Оля по-человечески оправдывала Мирека и никогда не держала на него зла за ту сцену, однако так и не смогла почувствовать его родным… где-то на донышке всегда плескался тот первый ужас.
Vypadni-vypadni-vypadni! — И Оля выпала из реальности, выключилась, как лампочка, когда перегорает вольфрам. Туман. Туман.
Она не помнила, кто спас ее тогда. Кажется, Яхим… Он появился откуда-то со двора, Оля не поняла, в какой момент — только смутными кадрами мелькало, как он толкает сына в мясистую грудь — как будто отбивает волейбольный мячик — и говорит… что говорит?.. А может, это была Михаэла… Нет, только не Михаэла, она в тот день работала в обычном графике, а вот Мирека отпустили, вернее, практически выставили с работы без объяснений, об этом позже рассказал Мартин… или не Мартин, а Анежка… или даже Томаш, он в те дни тоже был в Праге и, конечно, заехал домой… а может, Ольга опять что-то путает, потому что память — слишком ненадежный накопитель информации, вечно из него выбивает гигабайты и гигабайты фактов… но как бы там ни было, а к вечеру злополучного дня Оля нашла себя рыдающей в подушку в комнатке под крышей, в объятиях растерянного Мартина, шепчущего слова утешения.
Она боялась поднять взгляд. Даже родные руки Мартина, привычно обхватившие ее, больше не казались надежным убежищем.
Дверь приоткрылась, и в нее просунулись, одна над другой, две одинаковые стриженые головы. Проскандировали: «Agresorka!» — и скрылись. Дверь хлопнула, послышался веселый шепот и хихиканье, а следом дробь шагов — по лестнице вниз.
Оля отстранилась и полными слез глазами посмотрела на мужа.
— Они сказали… Оля, это совсем не обидно, правда… — пробормотал Мартин.
— Мартин. Не надо. Я поняла, что они сказали.
Она встала с кровати и растерянно заозиралась — но злополучного чемодана нигде не было видно.
— Где мои вещи?
— Вещи?
— Я уеду. Я не могу.
Мартин тоже встал. И подошел. И обнял — так что не вырваться, сколько ни брыкайся и ни выкрикивай в лицо обидных слов. И так держал — пока она прокричится. А потом сказал:
