Олю хотелось защитить и уберечь, подать руку, чтобы не держалась за один только воздух. Это было странно — и так приятно! У Оли была отрешенная улыбка, глядя на которую, Мартин начинал верить, что женщина — не хищник. Оля не пыталась с боем ворваться в чужие дела, как захватчик на территорию противника. Она, собственно, и вопросов почти не задавала. Но взамен проявляла столько ненавязчивой заботы, сколько можно унести в двух руках. Наконец, она была красива. Тоненькая, ловкая, талантливая во всем, к чему прикасалась. Мартин понял, что последним будет ослом, если отпустит от себя такую девушку. И знаете, Оле он готов был многое отдать. Не потому ли, что она ничего не просила?
Так думал Мартин. А Оля? Она-то почему потянулась к нескладному иностранцу? Не потеряла ли она бдительность? Не горе ли было виною этой потери?
Но нет. Не горе. Горе было само по себе, Мартин сам по себе.
Случаются такие люди — пять, десять минут с ними знаком, но вот сошлись — и родные. Как будто выросли в одном дворе, а потом до выпускного сидели за одной партой. Так и Мартин. Оля потому и не запомнила знакомства, что ей сразу стало казаться, будто Мартин был всегда. Потому требование жениться немедленно ее не удивило, а только раздосадовали технические трудности, из-за которых нельзя сделать это побыстрее.
Вернувшись в общежитие, Оля сразу начала скучать по Мартину. На учебе это не отражалось. Любовь ничем ее не отвлекала, потому что замешена была не на буйном и бурном, а на тихом и трепетном. Мартин по вечерам звонил на пост, звал Олю к телефону — и скоро все вахтерши узнавали его радостный акцент, слегка припадающий на шипящие.
По вечерам иногда удавалось встретиться и погулять. Равно не знающие Москву, они вместе учили ее парадную сторону. Мартин легко перенимал новые понятия и слова, и с каждым днем трудностей перевода становилось все меньше, а понимания больше. Как-то само собой решилось, что жить будут в Союзе.
Мартин был родной, и Таня была родная. Тем труднее было смириться, что эти двое не признали друг друга.
Отчасти Оля сама была виновата. Вернувшись с картошки, не побежала к сестре, не рассказала важную новость, а села вязать Мартину теплый шарф на зиму. Так ее и застала Таня спустя несколько дней, когда обеспокоенная, не случилось ли чего, прилетела в общежитие. Прилетела и опешила, и задохнулась, увидев, как Оля сидит по-турецки в провисшей сетке кровати и нанизывает петельку на петельку, а из-под спиц струится уже довольно долгий отрезок уютного шарфа — полоска зеленая, полоска коричневая.
