Заселились в одноэтажные летние бараки — светлые гулкие деревянные домики без водопровода и отопления. Оля бессознательно держалась поближе к «четырем гитарам» — с ними и оказалась в одной спальне.
Чехословацкую троицу разместили с максимальным комфортом. Стена к стене с девчоночьим корпусом, в просторной комнате с отдельным входом. Был у них даже рукомойник и пара ведер — в одном носить воду, в другое сливать. А чтобы троица была совсем присмотрена, через стенку обретался комсорг — в каморке для инвентаря. Оттуда выгребли все и не без труда поместили в образовавшийся пенал кровать и тумбочку.
Кровать комсорга нарочно поставили к стене, за которой поселились гости. А и было той стены — лишь тоненькие досочки. Теперь он сидел с напряженной спиной и растерянно прислушивался к чужой речи, на поверхность которой всплывали исковерканные родные слова — и вновь тонули среди шипящих и цокающих. Что они там говорят? Что?! Комсорг паниковал. И зря. Речи за стеной велись безобидные.
— Как у бабушки в Лисовице! — сообщил Мартин, трогая пустой рукомойник за хоботок. Рукомойник послушно звякнул, на ладонь вылились две капли ржавой воды. Мартину было двадцать три, и он был романтик из «идейных». Он всегда хотел попасть в СССР.
— А мне здесь нравится! — ответил Ян, устраиваясь поудобнее на кровати и закидывая руки за голову. Дома под Братиславой у него остались три младшие сестрицы — он потратил на них почти все лето и теперь отдыхал. Яну был двадцать один год.
— Интересно, когда будут кормить? — спросил Борислав. Ему было девятнадцать, и он постоянно ощущал голод.
Комсорг прислушивался и не понимал ни слова. Он лег, обнял казенную подушку и вздохнул. За стеной раздался дружный девичий смех, зазвенела гитара. Комсорг подумал, что вот, у нормальных людей было бы окно в сад, и солнце сквозь стекла, и даже муха, между этими стеклами блуждающая, а у него — глухая деревянная стенка, крашенная унылой зеленой краской, и за стенкой стайка девушек — настолько же близких, насколько недосягаемых. Он опять вздохнул. Ответом ему был очередной взрыв хохота. Разве это жизнь?!
Он пнул кулаком подушку, точно она была виновата, и перебросил ее на другую сторону кровати. Лег ногами к девушкам, к двери головой.
— Mаm hlad>1 ! — громко и настойчиво сказали за иностранной стеной.
Звучало как ругательство. Комсорг натянул подушку на голову. Они тут нагородят черт-те чего, по своей чешско-словацкой матушке, а ему отвечать. Вот влип!
