Кажется, это был единственный раз, когда равнодушно-приветливая, отстраненная Ольга едва не прослезилась. И ведь не сразу поняла-то. А когда указали — та самая. Стояла — и все ощупывала вылинявшую материю, бормотала — сколько лет, сколько лет! Только Татьяну Александровну не это удивило, а что курточка застегнулась. Сама-то она после пятидесяти поперла как на дрожжах. А Ольга, если не присматриваться, девочка и девочка.
Она не завидовала сестре. По крайней мере, ей хотелось думать, что не завидует. Но прошла неделя, и она поймала себя на том, что чуть дольше задерживается у зеркала, чуть внимательнее следит за щеткой, гуляющей по волосам… Волосы сделались тусклыми, цвета дождя и паутины — старуха, совершенная старуха!
Не ее одну потянуло к зеркалу. Прошло дней десять с первого столкновения у скамейки, и Татьяна Александровна вдруг отметила, что на Маринке вместо шлепанцев — босоножки. Нарядные, белые, с двумя ремешками крест-накрест и сидящим в перекрестье лаковым цветком. Раньше Маринка никогда не ходила на скамейку в парадном. Опять же халат. Вместо халата были на Маринке вьетнамские бриджи с рынка, какие весь город себе накупал на лето, а сверху — полосатая футболка навыпуск. Сначала она подумала, что Маринка завернула на скамейку случайно. Но и через два часа та сидела при параде, и на следующий день. Зеленые бриджи менялись с голубыми, полосатая футболка — с розовой кофточкой в рюшах.
Шли дни. Подружки Маринкины тоже не отставали. Первая отметилась нарядной косынкой, а халат заменила ситцевым платьем. Вторая подстриглась — и белые волосенки, раньше как попало собранные надо лбом заколкой, теперь лежали аккуратной шапочкой.
— Физкульт-привет! — рапортовала стерва-Маринка. — Что ж ты, Татьяна, за сестрой-то не подтягиваешься, на лыжах не выходишь?
— Тебя не спросили! — огрызнулась.
— А и что бы не потренироваться, Тань? Дело молодое. Заняла бы палки у француженки — и шасть-шасть.
Подружки согласно захихикали.
— Вы, зато, посмотрю, подтягиваетесь за милую душу. Прям помолодели на тридцать лет, так вырядились!
Старшие обиженно поджали губы, а Маринка аж побагровела. Бросила зло:
— Что ж нам теперь, и приодеться нельзя? Или мы уж не женщины?!
— Ну какая ты женщина, Марин? Ты — баба, — ответила.
— Это я баба?! — возопила Маринка, вскакивая. — Ах ты ж гада подколодная!
— Базарная баба, — уточнила Татьяна Александровна и гордо прошла мимо.
Не родство, не благодарность за доллары, а противостояние у скамейки постепенно примиряло с приездом сестры. Только сейчас, защищая ее, она стала чувствовать подобие близости.
