Ее ногти глубже впились в его плоть, пока Джастин снова и снова совершал толчки в этом сладостном, вечном ритме. Она подгоняла себя подняться выше. Побуждала его входить глубже.
— Моя жадная девочка, — прохрипел он. — Двигайся медленно и снова доведи меня до сумасшествия.
— Слишком поздно, Джастин, — выдохнула она. — Я… я чувствую…
— Что ты чувствуешь, любимая? — проворковал он. — Скажи мне.
— Нас, Джастин, — задыхаясь, выговорила она. — Я… я чувствую нас. Вместе. И это совершенство.
Теперь она находилась на грани отчаяния, его толчки стали сладкой пыткой. Этот прекрасный момент теперь находился как раз в пределах досягаемости, когда огонь вспыхнул и разрастался, поглотив их как единое целое. А затем серебристая грань стала ближе. Мартиника приняла еще один, более сильный, идеальный толчок — и бросилась в огонь, на встречу этому почти недостижимому удовольствию, и, всхлипывая, затерялась в нем.
Джастин проснулся от кошмара; одного из старых, хорошо знакомых, которые обычно заставляли его хвататься за бутылку бренди. Он перекатился на один локоть, его глаза привыкали к косому лучу лунного света, пересекавшему кровать. Снова Париж. Унылый маленький домик на рю де Бираг. Но когда он пробрался через туман, то обнаружил, что его обнимает пара теплых, изящных рук и снова упал на кровать.
Мартиника. Слава Богу. Новые приятные воспоминания стремительным потоком вернулись к нему, вытеснив старые. Он скорее почувствовал, чем увидел, что ее глаза открыты. Ее рука ободряюще легла на его щеку.
— Как ее зовут, moncher?
Он отвел взгляд.
— Это так очевидно, да?
— Oui, для меня, — ответила она.
Долгое время Джастин колебался.
— Джорджина, — наконец ответил он. — Ее звали Джорджина.
Мартиника прикоснулась губами к изгибу его плеча.
— Звали?
— Она умерла.
— Ах. — В этом звуке скрывалось огромное значение. — Мачеха. Я понимаю.
Он снова повернулся, чтобы посмотреть на нее.
— В самом деле? — ответил он. — Как бы мне хотелось тоже понять.
Мартиника начала играть с прядью его волос, которые слишком сильно отросли.
— Неужели она была причиной, по которой ты так долго оставался во Франции?
— Да, я отвез ее туда, — признался Джастин. — У нас был небольшой дом в Марэ, где мы прожили два года.
— Только два года, moncher? А потом она умерла. Как печально. Почему ты не вернулся домой?
Он покачал головой, и ощутил, как его волосы коснулись подушки Мартиники.
— Мне было слишком стыдно, — признался он. — Знаешь, она умерла во время родов. Я иногда думаю, что это было справедливое наказание для нас обоих. Но я уже знал, что никогда не смогу вернуться домой. Не смогу, пока жив мой отец.
