— Стой!
Крикнув вдогонку, тут же сникла. И когда я сначала буду думать, а лишь потом говорить? Клыкастый замер и с лукавой ухмылкой обернулся.
— Ты мое ведро не видел? — задала я наиумнейший вопрос.
— Ведро? Хм, два пролета вниз стоит одно с водой, твое? — поинтересовался он.
— Ага, — обрадовалась я. — Мое, спасибо…
— Не за что. Может, ты скажешь, что тут делаешь?
— А что, не видно? — удивилась я. — Пол мою.
— Зачем? — не унимался этот ушасто-клыкастый индивид.
— Работа у меня такая, — пожав плечами, произнесла я.
Развернувшись, уже начала спускаться за ведром, но в спину донесся следующий вопрос:
— Странно, нет, если тебе, конечно, делать нечего, то понятно… Хотя ты же игрушка пятого, не думал, что его фантазия настолько бедна. Прячешься?
— От кого? — воскликнула я.
От неожиданности даже остановилась и обернулась.
— На тебе метка Экариона или я плохо вижу? — лукаво усмехнулся мужчина. — Хотя… Может, стоит тебя в награду попросить, вроде еще неиспользованная… Думаю, ты вкусная…
— Да пошел ты! — возмутилась я, резко развернувшись.
Перехватив швабру, понеслась вниз по лестнице. За спиной раздавались похабные шутки на тему обнаженной меня, почему-то извивающейся вокруг швабры. Я старалась не обращать на них внимания.
Вот упырь недобитый, ну ничего… Я тебе еще клыки повыдергиваю.
И тут меня словно ледяной водой окатило. Гнев! Я испытывала чувство, и оно словно съедало меня изнутри. Ну уж нет. Не поддамся! Повыдергиваю упырю клыки и буду манной кашкой кормить. От картины, возникшей перед взором, аж настроение поднялось. Упыреныш на стульчике, примотанный скотчем, чтобы не сбежал, поганец, и я со звериным оскалом склоняюсь над ним. Тыкаю ложкой с кашей ему в рот. Он мычит, извивается, отворачивается, а я поправляю комочек каши пальчиком и строго вещаю, что если не съест, я его еще и молоком с пенкой напою.
Пребывая в грезах расправы над клыкастым, я продолжила мыть пол. Устала… Руки подрагивали, впрочем, как и ноги. Лодыжка нещадно ныла и, кажется, все-таки опухла. Мочевой пузырь неоднозначно намекал о ближайших прелестях, если я срочно его не опорожню. Желудок уже не бурчал, он норовил склеиться и показать мне все радости дальнейшей жизни. В итоге хотелось в туалет, есть и спать, но больше всего мечталось оказаться дома и прибить брата.
Добравшись до очередной прямоугольной площадки, я разогнула спину и, опершись на швабру, с тоской посмотрела вниз. Увы, конца моих трудов видно не было. По мне, так я все еще была на двадцатом этаже.
