Мануэль же спрашивает:
— Но что все это значит?
— Это значит то, — отвечает волшебник, — что у тебя, я вижу, заколдованный Фламберж, и, поскольку владеющий этим мечом неодолим для меня, мне бесполезно сопротивляться.
— Но, Мирамон, это же ты дал мне меч!
Мирамон потер свой забавный маленький носик, а потом заговорил:
— А как бы еще ты меня одолел? Ведь известно, что, по закону Леших, волшебник не может отдать свою добычу просто так, пока он не побежден. Дело в том, что, когда я утащил Жизель, я поступил, как вскоре обнаружилось, весьма неблагоразумно.
— Но клянусь Святым Павлом и Поллуксом! Я вообще ничего не понимаю, Мирамон.
— Мануэль, я тебе скажу, что она была весьма очаровательной девушкой и, как мне показалось, представляла именно тот тип жены, о котором я мечтал. Но, вероятно, не совсем мудро руководствоваться всецело одной внешностью, потому что потом оказалось, что у нее не только большая грудь, но и большая воля, а кроме хорошенькой головки — хорошенький язычок, а я не в равной степени восхищаюсь всеми четырьмя этими достоинствами.
— Но, Мирамон, если всего несколько месяцев назад твоя любовь была так сильна, что привела к похищению…
Волшебник же назидательно проговорил:
— Думаю я, что любовь — сплав мгновенный тени и плоти. Те, кто стремятся любовью владеть, часто в глупость впадают. Любящий, видя, что движется сплав, как богиня златая, гонится следом за нею, в итоге лишь плоть настигая. Тень золотая же меркнет с восходом семейного солнца, тает она, как туман, навсегда без следа исчезая. А остается в объятиях мужа лишь плоть, что прекрасна — нет тут сомненья, — но плоть, его же подобная плоти; и болтовня, болтовня, болтовня; поцелуи всех видов. Что ж, остается любовь, но уже не такая, как прежде.
Тут недоделанное создание вылезло обратно из камина и взобралось по ноге Мирамона, по — прежнему слабо хныча. Он задумчиво взглянул на него, затем открутил этому существу голову и бросил обломки в мусорное ведро.
Мирамон вздохнул и сказал:
— Вот плач мужей, что сейчас существуют и жить будут завтра: «Что приключилось с красавицей той, на которой женился? Как с этой женщиной мне обходиться, что в жизнь мою входит? К ней остается любовь, но уже не такая, как прежде».
Пока Мирамон философствовал, юноши тупо переглядывались: в их возрасте знание этого предмета было еще смутным.
Затем Мирамон продолжил:
— Да, тот мудрее, кто сдержит желанья свои от подобных излишеств. Да, тот мудрее, кто, зная, что тень прелестнее делает сущность, мудро следит за путями той безответственной тени, коею схватишь — она убежит, отвернешься же — шествует рядом, жизнь золотя сияньем своим и жену сохраняя вечно юной, прекрасной, и мудрой, и неотразимой; вечно тебя оставляя не очень довольным, при этом во всеоружье достоинства, что несохранно в довольстве. Что ж, поскольку любовь — сплав мгновенный тени и плоти, то наслаждаться ты можешь одной — не обеими сразу.
