Но хитрый хан разгадал его намерения. Как-то вечером он приказал привести сержанта к своей юрте и, поглаживая реденькую бородку, кивнул на старого калмыка, который подбрасывал кизяк в костер.
— Ты знаешь, почему он хромает?
Ефремов пожал плечами.
— Он не всегда был такой. Когда мои люди поймали его в степи, он был молодой и сильный и бегал быстро, как заяц. Ему не понравилось у нас, и глупец решил убежать. Но мои люди поймали его. А чтобы он больше не бегал, ему разрезали кожу на пятках и натолкали туда, под кожу, мелко-мелко нарезанный конский волос. С тех пор он хромает. Видишь, как он ходит вокруг огня? Осторожно и тихо, ступая только на пальцы. Ты понял меня, урус?
Ефремов невольно передернул плечами. Только не это! Потеряешь здоровье — уже не убежишь.
— Понял, аксакал, — угрюмо ответил сержант.
— Тогда иди работай…
Филипп Ефремов решил ждать. Делал все, что прикажут: пас верблюдов, доил норовистых степных кобылиц, таскал воду для овец кожаным ведром из глубокого колодца. Овец у хана было много, а ведро маленькое и дырявое, как решето, — так намотаешься за день у колодца, что в глазах круги идут и замертво падаешь на горячий песок.
Старательно изучал сержант казахский язык: без него пропадешь в степи. И когда в начале осени пленных начали собирать в дальний путь, он уже вполне мог сойти за переводчика.
Шагая рядом со Степаном Родионовым впереди колонны (третьего их товарища, как хорошего кузеца, оставили в улусе), Филипп Ефремов старался получше запомнить дорогу. Наизусть заучивал расстояния между попутными улусами. Идет и шепчет, как молитву:
— От Тюс-Тюбе до урочища Каракадбаева два становища. От Каракадбаева до урочища Миргаева еще два становища…
— Напрасно стараешься, — вздыхал Родионов. — Ни деревца приметного, ни дороги наезженной. Пустая степюга кругом. Разве тут убежишь? Будешь плутать, пока с ног не свалишься или киргизцы нагонят…
Да, бежать здесь было трудно. Спрятаться беглецу негде, все видно далеко вокруг как на ладони. Нет ни озер, ни речек — помрешь от жажды.
А потом начались и совсем гиблые места. Караван вошел в сыпучие пески. Желтыми волнами тянулись они до самого края неба. Только изредка в ложбинах между барханами попадались редкие деревья, но какие-то страшные, уродливые. Сучья у них кривые и голые, без листьев. Даже тени не дает такой саксауловый лес. Потом долго продирались через болотистые заросли, где тучами вились комары и слепни. В камышах стадами бродили кабаны. Их приходилось остерегаться. Рассвирепевший секач легко мог запороть лошадь своими кривыми клыками. По ночам шакалы оглашали камыши плачущим воем. Прислушиваясь к нему, караванщики говорили:
