И пойдут разговоры:
— Чудно, право. На своих же войной идем.
— Свои-то они, может, и свои, да воры, мятежники беглые. Они против царицы идут.
«Молодец, Степан Родионов, правильно отбрил», — думает незаметно подошедший сержант, узнавая солдат по голосам.
— Беглые, да умные, а ты дурак, — отвечает хрипловатый басок. — Не от хорошей жизни в бега ударились. Ты откуда сам?
— Из Москвы. Графа Шувалова дворовый человек. Конюхом был.
— А ума не набрался. Мало, видно, тебя пороли.
Кто-то примирительно вступается:
— Ладно вам, хватит, братцы. А что, правду гуторят, будто Пугач этот…
Названо запретное имя. Тут уж надо вмешаться.
И Ефремов, кашлянув для солидности, выходит из темноты и командует:
— Гаси костер, спать пора! Чем языки трепать, амуницию бы почистили.
Он ждет, пока солдаты закидают костер землей. Потом идет проверить посты, слыша за спиной тот же насмешливый голос:
— Молод еще, горяч. Вот хлебнет горя горького, пообтешется, может, человеком станет…
Кто это сказал, не разглядишь в темноте.
Спокойнее было Ефремову, когда у вечернего костра не беседовали, а заводили песни. Пели негромко, душевно, задумчиво. Стройно и ладно выводили мужские голоса старые песни. И звучала в них все та же тоска по родной стороне, по далекому дому, по вольной волюшке. Пели и в тот вечер, который запомнился Филиппу Ефремову на всю жизнь. Угомонились поздно, когда луна уже спряталась за холмы и потянуло из степи зябким предутренним холодком.
Застава уснула, и стало тихо до звона в ушах. Но не успел Ефремов заснуть, как степную тишину разорвали выстрелы и громкие крики. Сержант выскочил из землянки, скликая солдат. Отстреливаясь, быстро заняли круговую оборону. Начало светать, и стало ясно, что бой будет трудным. Пугачевцев было много, человек пятьсот конных и пеших. А у Ефремова всего двадцать солдат да одна старенькая пушчонка. Ее едва успевали заряжать. Медный ствол раскалился, по лицам пушкарей лился пот. Пушку то и дело приходилось поворачивать, чтобы отбивать атаки с разных сторон. Пушка отпугивала нападающих. Они старались держаться на расстоянии. Налетят с гиканьем и свистом и снова бросятся врассыпную.
Несколько часов продолжался неравный бой. И когда вышел весь порох и замолчала пушка, а в ружьях осталось по одному последнему заряду, нападающие бросились в решительную атаку. Бородатые разъяренные казаки ворвались в лагерь. Ефремов сделал последний выстрел и, отступая за угол землянки, отбивался штыком от двоих наседавших на него пугачевцев. Один из них размахнулся саблей. Лезвие, жалобно звякнув, скользнуло по дулу ружья.
