После санитарно-магической обработки моего нового жилища староста толкнул прочувственную речь насчёт бонкийско-сонайской дружбы, которая будет и в будущем только крепнуть и развиваться. И о некоем Сонаваралинге, как символе этой самой дружбы. Говорил он в характерном для торжественных и ритуальных случаев витиеватом стиле, с использованием огромного количества малоупотребляемых в обыденной речи слов и выражений. Но общий смысл я прекрасно понял. Как и то, что со мной возятся из-за принадлежности к сонаям, с которыми у жителей Бон-Хо не очень простые отношения, остававшиеся для меня не до конца ясными.
Мне опять стало неудобно и захотелось чего-нибудь напрогрессировать местным папуасам. Но, увы, быт заедал: то обустройство хижины, то ночное общение с очередной гостьей, то работа на общем, так называемом «мужском», поле. Как я понял, свой участок баки и коя каждая семья обрабатывала сама, общими усилиями только регулировали подачу воды на поля. Но неженатые мужчины и подростки из Мужского дома кормились со специального «мужского» поля, на котором работали сообща. Надо сказать, особого усердия они при этом не проявляли: общее поле выглядело по сравнению с семейными участками запущенным и заросшим сорняками. Так что колхоз и в каменном веке демонстрировал свою ущербность перед частным хозяйством. Что и не удивительно, ибо как и в советском колхозе «мужской» урожай шёл не непосредственно холостякам и подросткам, его выращивающим, а сначала собирался в амбарах в центре деревни, а уж оттуда распределялся старостой, который старался и себя не забывать, и своим прихлебателям подкинуть чего-нибудь. Правда, он действовал, в сравнении с российскими чиновниками, весьма умеренно: большая часть продовольствия действительно возвращалась тем, кто его вырастил, какая-то часть уходила на общедеревенские пиршества. И только совсем немного доставалось старосте и его свите. Так что в итоге наш деревенский босс в основном кормился сам и кормил своих подручных за счёт личного хозяйства, где вкалывали по большей части его жёны и прочая родня.
Кстати, неожиданно оказалось, что неплохо понимаю окружающих и сам могу довольно внятно изъясняться на местном языке. Открытие это я сделал, когда внезапно понял причину внимания со стороны прекрасной половины деревни. Оказывается, «ралинга» означает некое растение с длинным и толстым корнем (используется как пряность). Не знаю, как у сонаев, а у бонкийцев термин этот также является одним из обозначений мужского полового органа — причём не абы какого, а всегда готового к работе. Вот девицы местные и принялись проверять меня на соответствие имени. Не знаю уж к каким выводам они пришли. Но судя по тому, что ночные визиты стали намного реже, возлагаемых надежд я не оправдал.
