Новая кофейная книга | страница 46
Такой кофе называется в разных местах по-разному – во Львове он, к примеру, был «кофе по-польски», а в Израиле это вообще «боц» – то есть «грязь». Но суть остается неизменной: в чашечку, а можно и в чашку, и даже в стакан, все зависит от обстоятельств и от того, как низко вы готовы в этот раз пасть, уступая жажде, – в общем, прямо в сосуд кладутся две полные с горкой чайные ложки кофе, можно сахар кто сколько любит, и заливается все это свежим, только что вскипевшим кипятком. Размешать, подождать, дать слегка остыть. Затем пить.
Только одно условие не подлежит пересмотру и не предполагает компромисса – кофе должен быть правильным, то есть безупречным. Таким, как нужно. Смолотым к тому же в пыль. А все эти глупости про то, что плавающие пузом кверху крупные недопромолотые частички можно осадить холодной водой, – мы отметаем как не имеющие отношения ни к чему, в том числе к реальности. И тем паче к идеалу. который как был, так никуда и не делся, и светит нам из недосягаемых временно высот, светит и греет и пахнет и сводит с ума.
Сборник задач по выходу из отчаянья
Александра Зволинская
– Из пункта А в пункт, предположим, Ю, – бормочет себе под нос Гвен, хватаясь за следующую перекладину, – вышел караван, груженый мармеладом, специями и мячиками для пинг-понга.
Если не смотреть вниз, не увидишь, что под тобой примерно полтора десятка метров сплошной метели, плотной и слегка синеватой в ранних декабрьских сумерках. Если смотреть только вверх и бормотать себе под нос смешные задачки из дедовой тетрадки, вполне можно просто продолжать цепляться за каждую новую перекладину.
– Навстречу ему двигалась буря, – договорить фразу, не обращая внимания на сбившееся дыхание, подтянуться и вылезти наконец на плоскую крышу. – Уф!
На всякий случай сразу же отползти как можно дальше от края: ей более чем хватило того времени, что она уже провела сегодня над бездной. Пока что достаточно, а то потом еще назад лезть.
Гвен не боится высоты, но со временем стала опасаться слишком большого количества пустого пространства вокруг и, что уж там, подозревать, что мышцы все-таки могут ослабеть, а пальцы – разжаться. Поэтому, залезая сюда, она представляет, что в каморке на крыше одного из зданий давно заброшенного завода ее все еще ждет ее дед, попыхивая трубкой и выравнивая огонек горелки под туркой, которую ему нравится «вытаскивать на балкон», чтобы «варить кофе с небом».
У деда щегольские усы, как у барона Мюнхгаузена, совершенно белые волосы, морщинистое от улыбок лицо и длинные узловатые пальцы. Когда завод еще работал, дед был здесь вроде домового – и сторож, и столяр, и дворник, и смотритель голубятни, которую устроили на самой высокой крыше, до сих пор не очень понятно, зачем. Дед приводит маленькую Гвен в свою каморку, когда захочет, какие-то у него там хитрые договоренности с заводским начальством, которое могло бы и должно было бы мигом эти визиты пресечь. Что-то вроде «ну, от ребенка же не будет вреда», и «помните, вы мне кое-что обещали», и «ну, конечно же, она будет сидеть тихо, ее никто не увидит».
