Какой же он дурак - затеять грабеж у Блюма как раз тогда, когда представился случай получить хорошую работу. Как он раньше не подумал об этом! Зачем рисковать попусту, когда есть столько других шансов, верных шансов. Сорвется что-нибудь - и он потеряет работу, а может быть, еще и в тюрьму угодит. В конце концов, очень ему нужно грабить эту лавку. Он нахмурился в темноте зала, прислушиваясь к грохоту тамтама и выкрикам черных людей, бешено пляшущих на воле. Черных людей, которые живут на родной земле, в знакомом и понятном мире, не зная напряжения и страха.
- Идем, Биггер, - сказал Джек. - Пора.
- Мм...
- Без двадцати три.
Он встал и двинулся в темноте между рядами, ступая по невидимому мягкому ковру. Он почти не видел картины, но ему было все равно. Когда он вышел в фойе, он вспомнил о Гэсе и о Блюме, и сейчас же у него снова сжалось внутри.
- Шикарная картина, верно?
- Да, уж это настоящий боевик, - сказал Биггер.
Он быстро шагал рядом с Джеком, пока они не дошли до Тридцать девятой улицы.
- Надо все-таки захватить револьверы, - сказал Биггер.
- Захватим.
- У нас еще есть пятнадцать минут.
- Вот и порядок.
- Пока.
Он шел домой, чувствуя, как растет в нем страх. Дойдя до своего подъезда, он остановился в нерешительности. Он не хотел грабить Блюма: он боялся. Но теперь выхода уже не было. Он бесшумно поднялся по лестнице и вставил ключ в замок; дверь тихо открылась, и он услышал пение матери за занавеской.
Боже, я хочу быть доброй христианкой
Всей душой, всей душой.
Боже, я хочу быть доброй христианкой
Всей душой, всей душой.
Он на цыпочках вошел в комнату, приподнял свой матрас у изголовья, вытащил револьвер и сунул его за пазуху. Только он взялся за ручку двери, мать перестала петь.
- Это ты, Биггер?
Он выскочил на площадку, хлопнул дверью и бегом спустился по лестнице. Не останавливаясь, пробежал через коридор и, распахнув дверь парадного, очутился на улице. Жгучий ком, от которого было тесно под ложечкой и в груди, все разрастался и тяжелел. Он стал дышать ртом. Он дошел до биллиардной Дока, остановился у двери и заглянул. Джек и Джо играли на биллиарде, который стоял последним, в глубине комнаты. Гэса не было. Напряжение, сковывавшее его, слегка ослабло, и он проглотил слюну. Он оглянулся на улицу, посмотрел сначала в одну сторону, потом в другую: прохожих было мало, и полисмена нигде не было видно. Часы в витрине напротив показывали без двенадцати три. Значит, так, надо входить. Он поднял левую руку и медленным, долгим движением вытер пот со лба. Он постоял еще минуту, потом вошел и твердым шагом направился к последнему биллиарду. Он не заговаривал с Джеком и с Джо, и они тоже молчали. Дрожащими пальцами он вынул сигарету, закурил и стал смотреть, как отполированные шары катались и стукались на зеленом суконном поле, отталкивались от упругих бортов и падали в лузы. Он почувствовал, что должен сказать что-нибудь и тем остановить растущее стеснение в груди. Резким движением он швырнул сигарету в плевательницу и, выпустив из своих черных ноздрей две параллельные струйки синего дыма, крикнул хрипло:
