Он больше не мог сдерживать себя. Это слитком грызло его. Он должен был что-то сделать. Хотя бы посоветоваться с женщиной, ведь она знает, где нашла его… и где — по всей вероятности — следует искать и тех двоих.
Поэтому он направился в сени.
Грефлин перестал кашлять.
Да и её не было слышно…
Но, когда он открыл дверь и заглянул в кухню, туда, где стояла постель, он не поверил собственным глазам. Женщина верхом сидела на Грефлине, таком больном… и медленно, размеренно поводила боками. Грефлин тихо постанывал…
Рафаэль тут же отступил в сени. Они его не видели.
Лучше всего было смыться вон из дома, куда-нибудь — в село или церковный дом, в трактир — он чувствовал неприязнь к тем двоим, из кухни, и к тому болезненному, что происходит между ними. Это возбуждало в нём отвращение. И даже запах трав, наполнявший комнату, казался гнусно притягательным зловонием, которое, несмотря на всё, проникает в твоё нутро, волю и силы, после чего человек сидит и ждёт, и не знает, что ему поделать с самим собой. Правда, его всё ещё мучила мысль об Эмиме и Михнике… Если бы у него было пальто, он бы, почти наверняка, отправился в село и там, в трактире, попросил о помощи. А так он ни на что не мог решиться… если бы он снова собрался выйти на мороз, в снег и туман, без помощи этой странной женщины, он бы мог сделать это только в епископском облачении. Вылезать из дома в одном пиджаке и непросохших брюках было бы более, чем глупо. В таком виде далеко не уйдёшь. Поэтому он, как на иголках, ждал, когда те, в кухне, закончат свои делишки… Он лёг. И снова встал. И снова ходил из угла в угол по узкой комнатке и заглядывал в окно, хотя сквозь него ничего не было видно. Открыть его не удалось. В оконном стекле он мог увидеть только себя, своё лицо, и это немного грело, немного… и в то же время его охватывало неприятное ощущение, что он занимается тем, что никак не подходит к сложившейся ситуации. Ему надо выйти из дома — в туман, в мороз… на помощь людям, которые частично по его вине именно сейчас замерзают в снегу. А потом ему пришло в голову, что так или иначе кто-то где-то умирает и этому ничем нельзя помочь. И что на самом деле ему уже давно доставляет особое удовольствие размышлять о женских спальнях, о том, едва уловимом аромате, который по-настоящему почувствуешь, только находясь совсем близко. Пахнет какими-то цветами… словно мягким теплом, затаённой прелестью — многоопытным коварством, казалось бы, совсем непреднамеренным…
