В такие моменты начинали навязывать своё общество мысли о том, что всё здесь, в этом прошлом, плохо, неудобно и отвратительно. Нет тайленола, да и вообще таблеток не имелось. С похмелья ему предлагали противную простоквашу или солёную овсянку. Это угнетало.
Джейми вспоминал упругие мощные струи горячей воды в душе у папы с мамой дома, ощущение скорости машины под сиденьем, звук молнии на джинсах, запах любимой туалетной воды Virus, энергетику большого города Глазго, пульт от телевизора в руке, яркий свет настольной лампы, красивые, красочные картинки в интернете и многие другие мелочи, собирающиеся внутри него в огромный тоскливый клубок, иногда мешающий есть и пить; кусок не лез в глотку.
А тем временем осень подходила к концу. Наступала зима.
Встретили с пастбищ овец, остригли и загнали в сарай. Собрали последний урожай моркови и капусты.
Джейми уже давно сетовал, что в восемнадцатом веке не сажают и не едят картофель. Так, пробуют как некую диковинку и незнакомую культуру. Он посоветовал Клэр купить и высадить этот овощ вместо гороха.
— Картошка вкуснее. Я потом научу тебя готовить её. Я ел в Лондоне. Очень вкусно. — Парень уже не знал, куда бы деться от тех бобовых.
Провели Самайн — праздник сбора урожая. Все хорошенько выпили и повеселились.
Освободившись от работ в поле, Клэр стала больше посещать небольшую церквушку в имении, в которой читал молитвы преподобный Мурта, и несколько прихожан пели псалмы.
А вообще, Джейми поразила набожность людей в восемнадцатом веке. Его и дома-то у себя порядком раздражало, когда мать то одни, то другие самые интересные и нескучные вещи причисляла к греху, тем самым делая их как бы запретными. Крепкое, «вкусное» словцо, например, поминание чёрта или дьявола вслух, «сочный» секс до брака, сладкий сон до обеда — всё это и многое другое заставляло миссис Фрейзер сжимать рот в тонкую линию, а её синие, как у Джейми, глаза обдавали сыночка с ног до головы осуждением и укором. Но даже она по местным меркам могла бы с лёгкостью сойти за еретичку.
Спасало только то, что не особо набожной оказалась леди Лаллиброх. Нет, конечно же, она грозилась Руперту и Ангусу гневом Господним за их похождения, Лири тоже внушала послушание, суля громы и молнии от Всевышнего за лень и невежество, но никаких таких уж особых подвигов во имя Господа или чего-то карательного, дабы умилостивить Бога, от своих домочадцев не требовала. В отличие от миссис Фитц; та осеняла себя крестным знамением, как дышала, и каждый свой шаг соотносила с Божьей волей. А Клэр упоминала о Боге, как о всемогущем, разумеется, но всё-таки больше, как о человеке, нежели о ком-нибудь бестелесном и эфемерном. А про священнослужителей так уж и говорить не приходилось. Она постоянно подтрунивала над преподобным, в шутку уличала его во грехе чревоугодия и грозилась всё рассказать Господу на ушко.
