Евфимий кипел; кровь в нем бурлила, как молодое вино, но он умел скрывать свои чувства и выворачиваться наизнанку: в благости быть злым, в печали — веселым. Он улыбнулся смиренно, злой от зависти и подлости (каковые не были видны Амфилохию, но которые я видел), и как будто настал его час, сказал: «Сатана, отец Амфилохий». А потом, якобы обеспокоенный, нахмурился, чтобы придать случаю весомость, и сказал: «Отец Амфилохий, мне надо обсудить эти письмена с вами, ибо они хула на буквы отца Кирилла: неужто каждому еретику позволено изобретать новые буквы? Великие творят, а мы, преподобный, лишь повторяем! И я знаю, кто его надоумил», — сказал он доверительно, склонившись к уху Амфилохия, готовясь прошептать имя, ибо имена Сатаны не произносят вслух. Но добрый Амфилохий прервал его, не дослушав ответ, который был ему неинтересен, ибо он внимательно рассматривал новые буквы, и весело сказал: «Может быть, нужно сообщить об этом отцу Кириллу. Если ему понравятся эти письмена, я дам указание половину сочинений писать ими. Ибо они действительно красивы. Может быть, даже красивее, чем его».
Затем он пролистал еще немного, и отец Евфимий чувствовал, что продолжает превращаться в золу; как будто подул ветер и разнес пепел его души во все стороны, развеял, чтобы ни в доме, ни в могиле не было души его, чтобы и следов от нее не осталось. «Они написаны с ровным жаром, — сказал потом Амфилохий и пояснил, — самый долгий жар от угля, который выжег терпеливый и неторопливый углежог; и эти буквы медленно написаны и потому греют душу. Не торопи учеников, отец Евфимий; дай им немного отдохнуть. Пусть краснописание будет для них приятным и угодным делом, а не скорым и мучительным, потому что буквы — это не звуки, но образы». И пошел к выходу, довольный тем, что увидел.
Он остановился на пороге, как человек, который вспомнил то, чего не должен был забыть, и сказал: «Похвали того, кто написал эти письмена. Мира тебе, Евфимий, раб Божий!» Перекрестился и вышел.
А у отца Евфимия душа снова потекла красными струйками через нос.
* * *
Отец Евфимий переселился на три дня в лес над монастырем. С собой он взял чистый пергамент и калам. Он решил положить конец всем разговорам о новых буквах, доказать Амфилохию, доказать Михаилу, доказать Прекрасному, победить их всех пером, а не лезвием. «Перо разит сильнее, чем рог, и больнее, чем укус змеи или удар топора», — думал он.
Евфимию не давала покоя фраза отца Амфилохия: «Буквы — это образы, а не звуки». Эти слова выбили у него почву из-под ног, лишили его сна, уязвили душу. Он чувствовал, что это простое предложение оскорбительно; но где-то глубоко в душе сам признавал, что, спеша закончить работу в семинарии, действительно свел буквы к упрощенным изображениям, символам звуков. Он часто замечал, торопясь составить книги для миссии, что пропускает украшения букв: завитки, скосы, круги. Все чаще его рука стремилась провести прямую линию, потому что прямой путь короче кружного. Честно говоря, потому он и не допускал никого к тому, что написал. Теперь он решился любой ценой проверить буквы; он хотел узнать, что они представляют собой на самом деле — звуки или образы.
