В гостиной мы сели за стол, накрытый к чаю, и стали говорить голосами высокими и напряженными от непрощеных обид. Мужу чай показался слишком крепким — он обычно пил китайский, — и мать вскочила, чтобы принести кипятку. Я пошла за ней на кухню извиниться за причиненное беспокойство.
— У вас так чисто и красиво, — сказала я.
Она натерла полы и даже вымыла вечно мохнатые от пыли искусственные цветы.
— Оставайтесь на месяц, — сказала она ласково и властно и обняла меня.
— Посмотрим, — ответила я осторожно, зная беспокойный характер мужа.
— У тебя здесь столько друзей, — сказала мать.
— Не так уж и много, — отозвалась я холодно.
— А ты знаешь, кто собирается пригласить вас на чай? Барышни Коннор!
Голос у нее был довольный и одновременно просительный. Приглашение означало победу. Они признали нас — и ее, и меня, и моего мужа с его неверием. В ее понимании между протестантами и атеистами не было разницы.
— Как они? — спросила я.
— Образумились и уже так не заносятся, — ответила мать и побежала в гостиную: отец звал ее нарезать глазированный пирог. Родители настаивали, чтобы на следующий день мы пошли в деревню посмотреть спортивный праздник.
— Не хочу я идти, — сказал муж, когда мы остались одни.
Собираясь сюда, он намеревался форель ловить в горных реках, а не с дикарями общаться.
— Ну пожалуйста, — умоляла я. — Ведь надо же сходить. Хоть раз.
Когда я увидела его в галстуке, я поняла, что он смирился, хоть хмуриться не перестал. Мы отправились после обеда — отец, я, муж и сынишка. Мать не пошла — она не могла оставить цыплят без присмотра. Она уже успела рассказать нам с живейшими подробностями о потрясении, которое испытала, выйдя однажды утром во двор и увидев, что все ее шестьдесят недельных цыплят лежат рядком на плитняке со скрученными шейками — ласки поработали.
В поле, где проводился праздник, стояло несколько фургонов, раздавались звуки аккордеона, торчал пестрый плакат, извещавший о приезде ясновидящего из Уэльса, нервно перебирали ногами беспокойные лошади, и топтались в ожидании соревнований группы застенчивых, мерзнущих, дурно одетых людей. По-прежнему дул ветер, лошади беспокоились, их с трудом удерживали не имевшие над ними большой власти подростки. Я видела, что люди глядят в мою сторону. Кое-кто нехотя улыбнулся. Меня сковало чувство неловкости и сознание собственного превосходства…
— Во-он барышни Коннор, — показал отец. Барышни сидели на походных табуретках, которые, складываясь, превращаются в трость. — Пойдем, пойдем! — возбужденно звал нас отец. Когда мы подошли поближе, сестры приветствовали меня, назвав по имени. Они постарели, но были крепкие и даже красивые. На лице мисс Эми не осталось следов былых страданий. Они поздоровались с нами за руку и тут же начали флиртовать с моим мужем, показывая, что они еще вовсе не промах. — Как вам нравится этот молодой человек? — спросил мой отец с гордостью, подталкивая вперед внука.
