Жалобщик такой!..
Беда, что сам генерал как раз и подстраивает. Но ведь действительно нельзя же на мне одной всю воду возить?
Спросила Володьку, а кто отбирал девушек?
— Есть люди. Да ты одного сама знаешь[40], — но не назвал кого.
— Уж не тебя ли? — спросила я, любопытствуя. — А ты? Ты не принимал участие?
Володька засмеялся:
— Глупая. Я с тобой с одной еле справляюсь.
И добавил:
— Они не москвички[41].
29 июля
Сегодня со мной побеседовали. Спрашивали, не ищет ли кто знакомства из посторонних.
Думаю, они это лучше меня знают.
— Нет, — сказала, — не ищет.
Зашел, кстати, и о телефоне разговор. Все верно. Объяснили:
— Это же в ваших интересах.
1 августа
А все-таки наша квартира напоминает бордель.
Надо все поменять, переставить…
3 августа
— Что же вы, Елена Викторовна, сны нам свои не рассказываете?
Вот гад, думаю, опять заложил.
— Ой, — говорю, — такая ерунда, даже повторять стыдно.
Дурочкой прикинулась.
Нет — не пройдет — хотят послушать.
— Да я позабыла уже.
Нет — не пройдет — надо вспомнить.
— И никаких деталей не опускайте.
Пришлось рассказывать.
Слушали очень внимательно. Задавали вопросы. Идиоткой себя ощущала. Да что же это такое в самом деле! Мне уже и сны мои собственные не принадлежат?
Вечером дома устроила Володьке нагоняй. Сказала, что больше никогда ничего не буду рассказывать. Если такой. Он дурачился, извинялся.
Потом полез со своим[42].
На него даже сердиться нельзя. Не могу сердиться.
Люблю.
………………………………………………………….
А сон был вот каким.
После дежурной маразмени, которая уже к моменту допроса[43], к счастью, забылась — так что вся экспозиция восстановлению не подлежит, — пригрезилось мне нечто гадкое, причем предельно натуралистично. Внезапно ощущаю у себя под языком какое-то неудобство: что-то инородное там, вроде волосины, — мешает. Начинаю языком ворочать — никак не подхватить. Запускаю пальцы: нашла, зажала, тащить начинаю — вытаскивать. А эта дрянь — вроде волосины — вылезает у меня из живого, из-под языка (из-под языка — справа). И я ее тащу, тащу, тащу, а она утолщается, твердеет, становится как леска рыболовная, и ей конца нет — и вдруг обрывается. Я в ужасе. Что это? И тут кто-то из Отдела, кажется, Веденеев (вот лучше пускай его допросят[44], а я бы послушала!..) говорит с умным видом: «Ничего страшного. Это шизофренический штифт. Только надо было с корнем вытащить». И я настолько потрясена, что запоминаю, как это называется, — шизофренический штифт — почему штифт? — и сама повторяю: штифт, штифт, штифт — и хочу потом в словаре посмотреть, что же это такое — штифт, да еще шизофренический? И тут я ощущаю, что слева под языком у меня то же самое. И опять начинаю вытаскивать. И тут… Господи!.. Все, все, хватит. Не буду больше писать
