Правда, метелей в Мексике не бывает, здесь легче получить солнечный удар, чем замерзнуть. И я сомневаюсь, что выражение блаженного покоя могло бы появиться когда-нибудь на моем лице, будь то здесь или в любом другом месте. Но сравнение с вьюгой, хоть и неуместное, учитывая здешний климат, в общем-то правильно отражает мою нынешнюю ситуацию. Ибо дело тут не в Мексике, а только во мне, в моем сегодняшнем состоянии.
А ведь похоже было, что наконец-то я имею право на усталость. Бывали периоды, когда я месяцами не выходил за ворота, — сад достаточно велик, чтобы не чувствовать себя узником. Из окна, перед которым я пишу эти строки, видна долина, потом горы, за которыми уже только Тихий океан и Китай. Я ушел на запад так далеко, как только мог. Мне предстояло остаться здесь навсегда и меня это ни в коей мере не ужасало. И вот я, тем не менее, возвращаюсь в Краков.
Что ж, пусть будет так, ведь уйти как можно дальше — мечта юности и привилегия зрелого возраста. Для меня это уже в прошлом. Но геометрическая фигура старости, как оказалось, — круг. Идешь, идешь и если идешь достаточно долго, доходишь до того самого места, откуда вышел.
Ну и ладно, если такова закономерность. Только вот усталость…
Наверное, будь я один, я не сдвинулся бы с места, наверное, мне было бы уже все равно. Но ехать надо, я поеду и начну все с нуля. Снова станцую, как грек Зорба[3], хоть на этот раз и с одышкой. Я уже танцевал так несколько раз. Когда тридцать три года тому назад я уехал из Польши, то потерял все, что нажил. Потом не раз много чего терял, и теперь снова теряю все. Это ранчо никто не купит, в канун революции подобных покупок не делают. И вы увидите на Главном Рынке меня, постаревшего грека Зорбу, с прежним выражением лица — «Эх, да что там!», но с ломотой в костях.
И снова те же два чемодана, по одному на каждого, и опять все сначала. Взбираться вверх по лестницам — а как пригодился бы лифт — и осматривать квартиры. Читать, теперь уже с помощью сильных очков, объявления в газетах. Потом перетаскивать с места на место тяжелую мебель, втискивать ее в пока еще не ведомые мне углы, вопреки запретам доктора Лопеса Виларде, кардиолога, который шесть лет назад спас мне жизнь.
Словом: усталость. И только опыт, подсказывающий, что всегда бывает чуть-чуть не так, как представляешь себе, вступает в спор с этой самой моей усталостью.
>Ранчо Ля Эпифания, 15 мая 1996.
Один мой друг хоть и приветствует мое возвращение в Польшу, не одобряет, по его выражению, способа, которым я это мое возвращение «разыгрываю». Я догадываюсь, чту имеет в виду приятель, и боюсь, что он прав.
