Сядут, к примеру, у голубого экрана все соседи по коммуналке или члены дружного семейства, сейчас пойдут разговоры:
— Эвон, опять Ворон играет, ты посмотри, который в «Погоне» играл!
— Ага. Он. Точно, Ворон и есть. Я всегда сразу его признаю. Он еще в «Драме на море» играл этого, как его…
— Фигуристый мужчина, нечего сказать. С таким устоишь вряд ли, — встрянет в разговор чья-нибудь баба, чтоб получить по заду шлепка от сурового своего хозяина в пижамных брюках.
— Морда, точно, форсистая, — соглашаются все, но тотчас смолкают, интересуясь продолжением сюжета.
И вот этот кумир сидел теперь, всхлипывая, у стенки и пил из поднесенной кружки бочковой квас, который бесперебойно продавался за углом в порядке живой очереди. Голова его, залепленная пока пластырем и перетянутая шпагатом, переливалась радужными оттенками. Кровоподтек прекратил менять цвета, остановившись на фиолетово-буром.
Артист обводил всех обиженным, недоумевающим взглядом поверх кружки, как бы спрашивая: «За что?» не веря глазам своим и тому, что вокруг прежняя, дорогая сердцу действительность, способная на такое подлое свинство — покушение.
Напившегося квасу обиженного Ворона приподняли за локти и усадили в нехотя прибывшую «скорую — неотложную». Медработники, узнав потерпевшего в лицо, сменили сонные выраженья лиц на радостные, и все движения их приобрели упругость и предупредительность. Каждый хотел коснуться артиста, а того лучше, ущипнуть его за бок или щеку, чтоб можно было после вспоминать об этом у телеэкрана, в кругу завидующей семьи.
Оставленный без внимания, но не забывший своих обязанностей, опер остановил жужжавшую камеру и, неизвестно кому доложив: «Снято!», потащил с себя мокрую рубаху, которой и принялся утираться.
Дядя в «кожимитовой» шляпе, отцепившись от громыхавшего трамвая почти на самом кольце, там, где начинались уже домики дачного типа с садами и палисадниками, двинул кривыми улочками вдоль разнокалиберных заборов к станции электрички. Там он сел в вагон и доехал вскоре до совсем почти сельской местности.
Опускались прозрачные сумерки. С заборов свисала в изобилии сирень, издававшая такой запах, что Дядя даже снял свою шляпу, для более свободного дыханья и чуть было не впал в романтическую задумчивость о своей личной судьбе, но путь его оказался завершен у крепкой калитки, рядом с еще более внушительными воротами, сделанными, возможно, из дуба. Там его уже с нетерпением ждали.
— Ну? — послышалось приветствие женского голоса.
