— Слушай — жаба превратилась в малька — Слушай… Как твой друг, дам тебе совет…
— Не нужно мне советов! Ты лучше прочти до конца…
— А ты лучше помолчи!..
— Неужели так сложно сделать это? Неужто подохнешь? Я не знаю, о чём ещё можно откровенно говорить!..
— Вот, блин! — взорвался Михаил. Лицо его налилось помидорной краской, а глаза полезли на лоб — А вот о чём! О том, что весь этот толмут всего лишь видимость — показуха! О том, что нужна подлинность! Понимаешь, подлинность!.. Там должен быть ты!..
— Подлинность? — Алексей поднялся со стула — Хорошо, только вот где твоя подлинность? Это то, что ты сейчас продемонстрировал? Браво! А где же твоя бывшая доброта?
Алексей быстрым шагом направился к двери.
— Сядь! — с треском разлетелось по комнатному объёму, распугало тараканов и без особых усилий хлопнуло форточкой.
— Пока! Надеюсь, ты покончишь с вредной привычкой читать только первые страницы и прочтёшь всё до конца! — сказал Алексей, закрывая дверь.
Михаил, разозлившийся, тяжело дыша, ещё долго нервно стучал пальцами по поверхности стола. Он хотел отвлечься и побороть злобу. Надеясь воспоминаниями сделать это, он пытался вспомнить что-нибудь светлое. Но, как назло, ничего такого в голову не приходило. Тогда была принята ещё одна попытка — придумать светлое — сочинить, создать… Но и это не выходило. Вдруг перед глазами появился образ брата с расплывчатыми глазами… Злоба губит. А злоба на себя? В любом случае, злоба такой силы, какую почувствовал на себя Михаил от невозможности в полной мере воссоздать лицо брата, могла бы навсегда уничтожить его здравомыслие…
С опаской он взглянул на наклейки. Памятники, автомобили, велосипеды, водовороты — всё это показалось теперь настолько чужим и отдалённым, что захотелось сейчас же раскрошить стены кабинета — тюрьмы. Не в силах более быть заключённым, Михаил резким движением схватил рукопись и, раздробив мощным ударом клюва стену, вылетел на волю.
«… В первый раз тётка увезла Надежду в начале сентября. Забрала, как вещь, загадав родителям безостановочно молиться. Надежда была по-старчески уставшей, по-детски беспомощной и, наверняка, потерявшей здравый смысл. Потому ей была наплевать на то,
что происходит вокруг, и куда её увозят. Библейской страдалицей существовала она в своём замкнутом мире… Павел опешил, узнав об этом. За помощью ездил он в Москву, а, вернувшись, словно пулю в лоб, получил вот такую весть! Как маленьких отругал он Надеждиных родителей за их невежество и бездумность, за то, что позволили увезти дочь свихнувшейся тётке. Узнав адрес родственницы и, вспомнив горячий пыл своего умершего отца — работяги, отправился за беспомощной женой. Найдя необходимый дом, войдя в его неприветливые комнаты, закатил такой скандал, что потрескались бетонные стены, и пришлось заклеивать трещины разжёванным хлебом, чтобы зимой не было сквозняка. Старая тётка упорно доказывала, что Надежде будет лучше здесь, что тут она вылечится, и роды, и ребёнок её будут здоровыми. Для убедительности вспомнила про заключение врачей. Тогда Павел выбил пробки из её ушей, скорее настаивая, чем, спрашивая, неужели она, мудрая, пожилая женщина действительно верит в то, что у Надежды должен родиться какой-то бесполый вампир. Потом поднял старуху на смех, когда та сообщила, что врачи убеждены в этом. Павел сквозь смех рассказал о разных осечках медиков, об их обмане и клевете, продажничестве. Всё это время Надя нежно качала своё бесполое дитя из тряпок — и дитя отвечало нежностью… Она давно забыла, что факт рождение вампира безумен и кощунственен. Она качала малыша на руках, передавая ему через грудь всю прелесть и грусть мира. И в этом было гораздо больше материнства, чем во всех слащавых ласках.
