— Согласен. — Но в голосе его я слышала нетерпение. — И всё-таки, Оля, сейчас время не для Бокля. Отложим серьёзное чтение на будущее после нашей победы. Сейчас необходимо делать дело текущего момента. Сегодня, немедленно! И дорого каждое мгновение! Вот я бы с радостью пригласил вас в кинематограф, который вы не любите, а я просто обожаю. Но не могу, нет свободного времени ни часу. — Тут он вынул из кармана часы-луковицу, щёлкнула крышка. — Подарок отца в день совершеннолетия. Скоро должен быть в одном доме. — Он помедлил. — Вы, Оля, живете далеко отсюда?
— Рядом. — Сердце моё заколотилось как бешеное. — Идти десять минут.
— Я провожу вас, — сказал он, — если разрешите.
Я молчала, как последняя идиотка.
— Можно? — В голосе его были неуверенность и просьба.
— Можно... — прошептала я. — Только не до самого дома, а до угла, хорошо?
— Хорошо, — откликнулся Гриша, тоже шёпотом.
И он проводил меня почти до самого крыльца, остановившись на улице Гороховой. Светились все наши окна. Я так боялась... А вдруг нас увидят из окна? Отец, мама, братья... Или кто-нибудь выйдет из дома на улицу. Но никого, слава Богу, не было кругом. Я повернулась — он всё ещё стоял на углу. Я помахала ему рукой. Он мне тоже помахал рукой...
Что-то случилось в моей жизни! Что-то невероятное. Гриша, Гриша! Я ждала тебя всю жизнь! Что будет? Мамочка родная, что будет?..
Боже, уже скоро два часа ночи! Он, наверное, уже спит. Спи, спи, мой любимый! Пусть тебе приснится самый замечательный сон...»
...Но Григорий Каминский в ту ночь долго не мог заснуть. Ворочался на жёсткой кушетке, скрипели пружины, и, хотя дядя поместил его в отдельную «комнату» — это была крохотная каморка с окошком, к которому вплотную подступал ноздреватый сугроб, — он боялся, что разбудит двоюродных сестёр и братьев, спавших за стеной.
Лежал на спине, стараясь не шевелиться. Сон не приходил. На потолке вяло шевелились расплывчатые тени, непонятно отчего возникающие.
«Какой огромный день! — думал Григорий. — Ещё утром была Москва, и вот я здесь, в Туле. Этот митинг... И Оля. Да, это так: вторая Оля в моей жизни. Удивительная, пылкая, ясная! Какая... — Определения не находилось, он видел перед собой её смуглое лицо, большие тёмные глаза, кудрявый локон падает на лоб. — Милая... «Что вы ещё хотите обо мне знать?» — «Всё!» Она хочет обо мне знать всё. А ведь я уже прожил большую жизнь.
Он повернулся на бок, заскрипели пружины. Сугроб в свете уличного фонаря казался голубым.
