Зал закачало движение, поднялся шум, слышались невнятные протестующие возгласы, дама в боа звонила в колокольчик, и вид у неё был чрезвычайно растерянный.
— Повторяю: это ложь! — продолжал Каминский; зал неохотно замолкал. — И после падения самодержавия война выгодна только буржуазии, как русской, так и иностранной. За миллионные прибыли поставщиков оружия умирают в окопах русские и немецкие солдаты...
— Долой! — послышался вопль из зала.
— Да это немецкий шпион!
— Арестовать его! — кричали со всех сторон.
Григорий увидел, как вскочила со своего места гимназистка, голос её был звонок и высок:
— Дальше! Говорите дальше!
Долго звенел председательский колокольчик. Наконец шум в зале смолк.
«Вперёд, Гришка!»
— Женщины, работницы, солдатки! Прямо посмотрите правде в глаза. Что принесла война? Вам и всей стране? Разорение, дороговизну, смерть близких... У вас только один путь к достойной доле русской женщины: объединяйтесь! Нет, не с теми, кто лицемерно протягивает вам руку в этом зале! Объединяйтесь с рабочими, идите в нашу революционную партию!..
— Это что же за партия? — услышал он поставленный баритон комиссара Временного правительства в Туле.
Каминский повернулся к президиуму:
— Российская социал-демократическая партия большевиков, товарищ Дзюбин!
В зале вскочила разбитная женщина в пёстром платочке:
— Какой красивенький! Прямо картинка! Вы, большевики, все такие?
Григорий невольно улыбнулся и в нарастающем шуме прокричал последние слова:
— Мы зовём вас в свои ряды! Вам, вдовам ц сиротам, солдаткам и работницам, захватническая война не нужна! А лозунг нашей партии — долой войну!
Пала мгновенная тишина... И вдруг с галёрки раздался истерический женский голос:
— Да будь она проклята, война!
И оттуда же, с галёрки, всё, нарастая, захватывая задние ряды, центр зала, обрушились аплодисменты. В них тонули негодующие выкрики, и шиканье, и протестующий топот ног.
А Григорий Каминский, упрямо наклонив голову вперёд, быстро пошёл к выходу.
«Всё! Главное произошло. Больше мне здесь делать нечего. Всё равно Дзюбин и прочие склонят зал на свою сторону. Ничего, ничего! Всё впереди. Мы ещё поборемся».
Подавая ему шинель, гардеробщик удивлённо спросил:
— Не антиресно?
— Интересно, отец, — засмеялся Каминский. — Как в театре.
На улице в вечернем тёмно-фиолетовом воздухе кружились редкие снежинки.
Настроение было приподнятое, взвинченное, праздничное.
«Погуляю немного», — решил он.
