Леонидов с удивлением взял протянутую визитку. Вот оно, оказывается, как! Не все богатые люди опасаются навязчивости старых знакомых. Колька-то человек! Он уже хотел рассказать Лейкину о своей работе, но тот поежился зябко в тонком драповом пальто и посетовал:
– Погода-то, а? Гадость! Пойду. – И нагнулся к его дочке: – Твоя? Ох, ты, какая незабудочка! А?
У Ксюши были яркие голубые глаза.
– А ты? Женат? – спросил Алексей.
Лейкин замялся, отрицательно покачал головой. Леонидов опять засомневался насчет маникюра. Они потоптались у подъезда еще пару минут и разошлись. В сущности, темы для разговора между бывшими одноклассниками иссякают быстро. «Как ты? Где? Как жена? Дети? Кого из наших видишь?» И все. Дальше уже «пока-пока» и по разным подъездам.
Когда за Лейкиным закрылась тяжелая дверь, Алексей с досадой на себя пожал плечами. Пустой, ни к чему не обязывающий разговор. Но отчего-то неприятно. Он, Леонидов, оказался не на высоте. Определенно, не на высоте. Надо было в свою очередь спросить: а тебе, Колька, не нужна ли помощь? И дать свою визитку. Отговорки не проходят. У тебя всегда есть при себе визитка, Леонидов. Даже если ты в тренировочных штанах на пробежке. Когда ты успел стать таким снобом? А вот Колька Лейкин – человек.
Алексей сунул его визитку в карман и принялся стряхивать с брюк грязные капли. Все. Домой. К жене, к борщу. К шахматам, чтоб их. К отошедшим обоям. Выходной.
…все цветы мне надоели
Мать всегда ассоциировалась у него с цветком, но никогда с розой. Хотя она часами бродила по саду именно среди роз, и что такое мульчирование, прищипка, удобрение и подкормка он понял раньше, чем начал складывать из слогов слова. И все никак не мог сообразить, что же за цветок она ему напоминает? Почерневшая от горя, увядшая настолько, что засохшие лепестки глаз потеряли свой первоначальный оттенок, а стройный стебель тела словно надломился, и головка цветка поникла навеки.
Какой она была, когда еще цвела и чувствовала себя кому-то нужной и любимой? Нет, он этого не помнил. Отец ушел к другой женщине, когда ему исполнилось четыре года. Мать переживала страшно. Именно так: страшно. Страшным стало ее лицо, ее глаза, ввалившиеся щеки. Он не переносил вида сорванных цветов с того самого дня, как она почувствовала себя мертвой. Все время казалось, что еще немного – и мать умрет по-настоящему. Он целыми днями цеплялся за ее темную юбку и таскался за ней повсюду: на улицу, где она перестала пугаться огромных и страшных машин; на последний этаж дома, где стояла подолгу у окна и смотрела вниз; в аптеку, где просила какие-то лекарства. Он не знал, что за лекарства, чувствовал только, что страшные. И еще крепче цеплялся за ее юбку: не отпускать, ни за что не отпускать!
