- Ну, вставай, вставай. Тебе отдохнуть пора. Пойдем в спальню,- шепнула она ему на ухо, и он, схватив ее руки, стал покрывать их страстными поцелуями, бормотал несвязное, ласковое, нежное, и она почувствовала на своих ладонях горячие слезы.
Вечером она заставила мужа рассказать все, что произошло в Тифлисе, до малейших подробностей, выспрашивала, как при разговоре вели себя наместник и министр, виделся ли он с женой наместника, что она ему говорила, какое на ней было платье. Губернатор с трудом восстанавливал в памяти мелочи, которые казались ей очень важными, но в конце концов, намучившись, Клавдия составила для себя более или менее правильную картину происшедшего.
Видимо, движение бунтовщиков приняло угрожающий характер. И государь дал знать наместнику о своем недовольстве. Ничего хорошего ни наместнику, ни министру это не сулит. Естественно, нужно найти главного виновного всех этих событий, убедить министра, что этот виновник не он сам, а министр готов, чтобы его убедили, так легче выпутаться из щекотливого положения.
"Они одурачили его,- глядя жалостливо на мужа, думала Клавдия.- Они его обвинили, и он принял это на веру. Теперь они стравливают его с князем Белобородовым и требуют самолично навести в Зангезуре порядок. Порядок в короткий срок, конечно, нельзя восстановить. Но это для них выигрыш времени. Потом они выдадут императору Белобородова как первого мятежника, а Федора как никчемного правителя, бестолкового губернатора, утолят жажду мести и предупредят будущие осложнения. Благо, виновные уже есть, грехи на них переложены. Здесь не без помощи жены наместника. Не без помощи! Старая карга, тобой побрезговали, теперь ты мстишь".
- Что же вы думаете делать? - спросила спокойно Клавдия.
- Не знаю! Пропади все пропадом! Ну, поеду в Зангезур,- убитым голосом ответил губернатор.
- Поедете-то вы обязательно, вам нельзя не ехать. Но надо ехать не так, как в Тифлис!
Мысль Клавдии работала быстро и расчетливо. Нет, она не хотела сдаваться, она не хотела отсюда уезжать посрамленной, она вообще не хотела уезжать отсюда. Она была здесь первой и первой хотела оставаться. Они могли вернуться к себе в имение или купить небольшое поместье за границей, допустим, но так убить последние свои дни, возиться со стареющим мужем, слушать одни и те же армейские анекдоты, какие-то татарские стихи, и не ощущать уже больше никогда этой пленительной дрожи, когда перед тобой склоняются почтительно, снимая мохнатые шапки, необузданные мужчины дикого края и покорно приседают в затверженном поклоне молодые рабыни, не слышать восхищенного шепота вслед за собой, не быть законодательницей мод, не иметь этих восхитительных прогулок в горах... И не это даже главное. Она просто не хотела, не умела уступать!
