Явно, человек этот гибнул, и сперва не сознавал, а потом даже понравилось, и то, что вначале было ударом судьбы, теперь стало его профессией.
— Не правда ли, похож? — разом уловил он нить разговора, но подойти ближе ему, видимо, не позволяло благоразумие. — Федор Андреич допытывался, не потомок ли. Я отрекся, потому что бумаги утеряны, а карточки хлебной за такое родство лишат. Но я всецело согласен с вами, Сергей Андреич! Что общего имеет ваше имя с битым французским королем? Это даже компрометирует в такой обостренный момент, когда, знаете, интеллигенцию… Э, да что мне вам говорить! Вы слышали, Вараввин и Брюхе арестованы!.. Этому портрету место где-нибудь над лестницей, на хорах, исторические сюжеты следует содержать в темноте: обольстительно и благородно. Но повесьте лампочку в шестнадцать свечей, и очарование исчезает, а остаются рыла какие-то и кровь, кровь!.. Нет, лучше я вам приведу безобидную собаку. Редчайшей породы, хотя и маленькая… но ведь собаки растут быстро, как бамбук! Кстати, простите, что я без воротничка… — заключил он, прикрывая горло с жилистым кадыком.
Он говорил так длинно потому, что опасался — как только перестанет, тут его и выгонят.
Сергей Андреич кивнул на стену:
— Где мой инструмент?
— Он упал, — ответила жена с внезапно состарившимся лицом.
— Так, — очень твердо произнес Скутаревский и вдруг прорвался: — А короля выкинуть!.. такое… такое надо резать в ямах и заливать хлорной известью. А вам уголь грузить. Грузить некому, а вы лодырь… стыдно!.. Он задохнулся и провел ладонью по лбу: — Выдай мне белье, Анна, я схожу все-таки в баню.
Все устраивалось, таким образом, ко всеобщему благополучию.
Когда Сергей Андреич вышел, мадам переждала минуту и обернулась к Штруфу с язвительным лицом:
— Я разделяю вполне гнев мужа. У меня самой идиосинкразия на такие лица. Сергей Андреич против покупки вашей вазы. Он вообще не терпит греков…
— Это невероятно!.. — отшатнулся Штруф.
— Да, но он может себе позволить это, милый Осип Бениславич! — играя пенсне, молвила мадам.
— Имя Сергея Андреича котируется очень высоко. Я бы даже сказал: Скутаревский — это готика! — И он покашлял, почтительно склоняясь. — Я слышал также, что он вступает в партию?
Мадам загадочно улыбнулась:
— Нет, это сплетня. Есть люди, которым выгодно бросить тень на него. Вы наследили, надо вытирать ноги. Итак, до свиданья, Осип Бениславич.
Штруф опустил голову и грустно глядел на левый свой башмак. Он был бескаблучный, со шнуровкой от самого носка, такие употребляют для коньков. Осип Бениславич думал о том, что недалек день, когда все откроется и старинные клиенты, тыча всякими словами, погонят его взашей. Вдруг он поджал отвалившуюся челюсть и вскинул голову:
