Пока Фриц своим зычным голосом, от которого позвякивали кольчужные латы, распоряжался насчет воды и ушата, девушка пыталась освоиться в этом месте.
- Где ты спишь? - ласково спросила она Эрвина.
Тот ткнул пальцем на одну из лавок.
- А кто спит на остальных?
- Фриц, его оруженосец, братья... их сейчас нет дома!
Очевидно, граф отдал всех сыновей под присмотр дяди и, судя по обстановке, тех отнюдь не баловали! Даже прислуга отдыхала на более мягких соломенных тюфяках, чем истертые облезлые овчины, служащие подстилками юным рыцарям. Не заметила Агнесс в этой комнате даже следа столь милых сердцу любого мальчишки камешков, перышек, забавных коряг или раковин.
- Где твоя одежда?
Эрвин откинул крышку одного из сундуков.
- Ты уже взрослый и должен знать, что юноша, не желающий следить за собой, всегда будет казаться окружающим жалким и беспомощным, - пояснила она, выбирая чистое бельё.
- Эй, девушка, - возмущенно загудел за её спиной пожилой рыцарь, - не тому ты учишь мальца! Главное на поле боя - смелость и отвага, а не щегольство! Воин не должен бояться залезть в грязь или испачкать платье.
- Но он не должен отказывать и от чистой воды, мыла, аккуратной одежды!
- На это есть оруженосцы. И вообще, лучшее украшение рыцаря - кольчуга, копье, щит и верный конь!
Агнесс, терпеливо вздохнув, заглянула в лицо юнца.
- Сам решай, дружок! Кому ты хочешь нравиться - девушкам или своему коню?
В ушат Эрвин влезал с видом мученика христианина, шествующего на арену со львами.
Девушка с улыбкой закрепила косы вокруг головы и взялась за мыло.
Она действовала машинально, ведь когда-то сколько раз помогала матери купать младших братьев. В два движения намылив волосы, она помассировала кожу, и, ухватив за нос, задрала лицо купальщика и моментально смыла пену.
- Всё, дружок! Теперь можно поплескаться в воде - она теплая, ласковая... ну-ка, покажи мне ноги!
Эрвин был столь худ, что его кожа казалась прозрачной и мягкой, как у маленьких детей. Намыливая, щекоча и ополаскивая этого мальчишку, Агнесс и сама не замечала, как счастливой улыбкой расцветают её губы, как оттаивает сердце, и только нежданно повисшие на ресницах слезы болезненно дали понять, что она начинает приходить в себя после страшной ночи взятия Крайца.
- Ты плачешь? - тут же разволновался отфыркивающийся от воды Эрвин. - Я тебя обидел?
- Что ты, - девушка ласково нажала на кончик мокрого носа, - ты мне подарил радость! Я вспомнила родной дом и тех, о ком боялась вспоминать!
