— Небось, впервой на такой каталке едешь, удалец? — спросил пожилой уралец со сморщенным от жара, в мелких морщинах лицом, казалось, прокопченым.
— Я на студенческую практику к вам.
— Ежели сталь варить, иди ко мне в подсобные.
— Нет, я механик.
— Механик — подмога нужная. Особливо «шаржир-машине». Она шихту, точно подобранную по подсказке экспресс-лаборатории на жидкий металл в мартене кладет. Ей заслонку па окне печи подручные подымут, машинист ейный лоток сунет в самый жар — и перевернет. Вроде бабы с ухватом, что чугунки в русскую печь ставит. Только мы не щи да кашу варим, а лучшие в мире, любого состава стали без примеси серы. Домны-то наши не на коксе, а на древесном угле работают.
— Я знаю вашу машину. У меня такой курсовой проект был. Самым трудным считался.
— Значить, подходящий нам парень, коль за самое трудное берется. Не хочешь ли прогуляться со мной?
— Что? Здесь остановка?
— Пошто остановка? Паровозику нашему лишь бы до Шишки без остановки дотянуть. Мелководье значить. Будь ты барышня — на руках перенес бы. А теперича оба босыми на тот берег переправимся, обуемся и горушку лесочком, как молодуху, возьмем и прямо к реченьке нашей Белой выйдем. Снова на перекате бурлит, родимая. Затем опять разуемся и во второй раз войдем в энту самую водичку, в какую уже впервой входили. Пока мы горушку переваливаем, вода по длинной петле горку ту обтекает, а наш паровоз рядышком объезжает. Обувку в руках держим, по приступочкам в свой вагончик войдем и на своей лавочке, как на парад, оденемся, а воздуху горного сколько в себе принесем — измерить некому. Так что два раза в одну воду войдем, а говорят — нельзя! Пошли, што ли?
И Званцев соскочив на ходу, попытался с новым приятелем опровергнуть древнюю мудрость. И опроверг, не подозревая, что зимой речка на мелководьях с людьми сочтется.
От вокзала со странным названием «Шишка», близ будущего сталепроволочного завода, до управления Белорецкого комбината идти примерно столько же, сколько пришлось проделать Званцеву в Томске с тачкой. Теперь он шагал налегке, с твердым намерением проявить себя и законтрактоваться.
Три последних года в Томске показали Саше Званцеву изнанку семейной студенческой жизни. На следующий год после родов Татьяна приехала в Томск продолжить учебу. Но не одна, а с крошечной дочкой и своей матерью Марией Кондратьевной. Теща и вела дом, изощряясь в укорах.
— Татьяна, — обычно звала оно, — бери своего Шурика за ручку. Стол сервирован семенным серебром, как у князей Волконских.
