Таня, трясясь от озноба под своей шинелишкой, хотела утешить подругу, решила втянуть всех в общий разговор:
— Что теперь ждать, ребята? Как горько и жутко стонет вся страна. Что с ней будет? Ушел такой мудрый, справедливый человек. Троцкий всегда был против него. Введенный Лениным НЭП только начал давать результаты. Червонцы появились с подписью Пятакова. А теперь? Снова гражданская война, разруха? Даже дрожь берет.
— Это от холода. Хочешь я печку растоплю?
— Весь дом перебудишь.
— Тогда марш в кровать и позволь прикрыть тебя моим одеялом. Одной шинели мало даже для спартанки. А я с краешку пристроюсь, и мы продолжим разговор.
Пока Таня возилась под шинелью и одеялом, Шурик прилег на краю ее кровати и покрылся гусиной кожей. Хотел сходить одеться, но манило чуть согреться совсем близкое от него девичье тепло. Невольно потянул на себя одеяло и коснулся горячего плеча.
Им на их жизненном перепутье так и не удалось поговорить о будущем страны. На комсомольские собрания не допускались, детекторные приемники были только у малознакомых радиолюбителей, а вывешенные на улицах газеты в мороз не очень почитаешь.
Когда гудки смолкли. Шурик, завернувшись в свое одеяло, столкнулся с Васей, утешившем Нину.
Заснул Шурик с чувством тягостной вины и дал слово не повторять случившегося. А утром себе в укор написал своеобразное стихотворение «Долг», помещенное в эпиграфе к четвертой части романа.
Он стал реже бывать дома, вернувшись к заброшенным шахматам, и стал завсегдатаем шахматного клуба. Там, на втором этаже старинного дома, за грубо сколоченными столами по обе стороны сидели взъерошенные игроки и разыгрывали бесконечные молниеносные турниры «a tempo».
Шахматных часов не было, но шахматная лихорадка 1925 года, вызванная Международным шахматным турниром в Москве, с участием обаятельного Капабланки и отобравшего у него звание чемпиона мира маленького Ласкера, с ястребиным профилем и всегда со «зло окуривающей противника» сигарой в зубах, закружила голову целой стране. И увлеченные томичи заменили часы выкриками через каждые пять секунд очередного судьи: «белые», «черные». Не успеешь сходить, противник имеет право сделать еще один свой ход со словами:
— Извините, маэстро.
Саша даже написал стишок:
Эй, маэстро! Ходу! Хоту!
Ты ведь тронул пешку — бей!
Эх, полить на них бы воду
Для охлаждения страстей.
В глубине просторного двора, где играют шахматисты, у дома хозяина былой заимки, стоял навес над ветхой столетней избушкой. Званцеву, студенту, шахматисту, забросившему музыку, не показалось интересным знать, где золотопромышленник Хворов или Хромов приютил какого-то старца Кузьмича, а потом повесил криво в рамке рисунок высокого деда. Болтали, будто ездили к тому важные гости и говорили по-французски.
