Из темноты выскочил Амур.
— Ночь на исходе, звезды меркнут, Цезарь…
— Он прав, — сказал Нерон и ударом ноги опрокинул кубок со свитками. — Скоро придет Тигеллин, а сколько ты еще не прочитал, учитель? — Он торопливо проглядывал оставшиеся свитки, бормоча и швыряя их обратно на арену: — «Вчера убит сенатор Цезоний Руф…» Ну, это ясно! «Вчера удавлен консул Корнелий Сабин…» «Вчера убит Децим Помпей…» Как скучно! «Вчера умер богач Ваттия. Он умер своею смертью — вещь удивительная по нынешним временам…» «Вчера умерла Поппея Сабина…» Как я любил мою Поппею… Как я страдал… Читай это письмо, Сенека! А я буду вспоминать ее ласки… Это будет твое последнее письмо. Пора определять плату.
— «Говорят, что Поппея, — невозмутимо начал Сенека, — с неодобрением отозвалась об игре Нерона на кифаре. И тогда цезарь в порыве бешенства зарезал ее. Это ужасно. Но было бы еще ужаснее, если бы ее влияние на цезаря продолжалось… В какое страшное время выпало нам жить, Луцилий, если мы все время должны выбирать между разными степенями ужаса!»
— Дальше… дальше, — торопил Нерон, в нетерпении разгуливая по арене.
— «Ты пишешь, Луцилий, что мой родственник, великий поэт Лукан, прославляет цезаря…»
— Так! Так! — усмехался Нерон, торопя чтение.
— «Тебе трудно его понять, Луцилий, ты далек от власти. Лукан, напротив, к несчастью, к ней приближен. А ныне в Риме всякий, кто ежечасно не прославляет цезаря, тотчас становится подозрительным — и немедля погибает! И тогда темнее небосвод и страшнее зловещая тень Тигеллина!»
— Браво! Дальше!
— «Ты спрашиваешь, Луцилий, долго ли продлится это страшное время? Я отвечу: пока жив цезарь. Цезарь же молод, поэтому для нас это время — навечно. Как удачно сказал некто о цезаре и нашем времени: „Комедиант, играющий на кифаре…“
— Вот!!! — закричал Нерон. — И кто же этот «Некто»?..
Сенека молчал.
— Ты оберегаешь его, — усмехнулся Нерон. И уставился на сенатора. — Кто поверит, что недавно он был храбр, грозен?.. А ныне жрет овес в стойле… А ну-ка, повторяй, Цицерон, что ты сказал обо мне, когда тебя звали Антоний Флав?!
И сенатор заржал, упав на колени.
— Он разучился говорить! — хохотал Нерон.
— Я приду ему на помощь и повторю то, что он говорил тогда о тебе, — сказал Сенека. Размеренно, неторопливо он произнес: — «Комедиант, играющий на кифаре, оскорбляющий святыни своего народа, запятнавший себя всеми видами убийств, спокойно разгуливает без охраны по Риму и вот уже второй десяток лет стоит во главе государства. Что из того, что он истребил лучших людей? Чернь развлекается и, главное, сыта. Что стало с римским народом, который за сытость соглашается жить в крови и позоре! Подлое время!» Я же добавлю от себя так, Луцилий: о жалкая толпа, не думающая о будущем… И когда падет Великий Рим… а Рим падет… Они проклянут не тех цезарей, которые превратили Рим в гнойную опухоль, а того последнего, жалкого и невинного властителя, при котором разразится катастрофа!»
