— Но почему они не любят нас? — глаза девочки вновь обратились к отцу. — Мы же, получается, их дети?
Губы Дерриса растянулись, складки вынырнули из бороды, очерчивая щеки, а у глаз собрались морщинки; из груди вырвался смешок, пламя сверкнуло на белоснежных зубах. Рука вновь отвела непослушную прядь с лица дочери.
— И в кого ты такая умная?
— В маму, — Лита довольно вскинула подбородок, ластясь к широкой ладони. — Ты сам говорил.
— Ну, да, — усмехнулся отец, не отнимая руки; черные локоны шелком струились сквозь пальцы, щекотали кожу.
— Почему они не любят своих детей? — не унималась девочка.
Деррис протяжно вздохнул, собираясь с мыслями. Взгляд скользнул за окно, где кружила вьюга, делая мир хоть и непроницаемым для взора, но все же чуть светлее.
Безудержная любознательность Литы нередко доставляла хлопот и беспокойства. Пытливый детский ум постоянно жаждал знаний, а память услужливо хранила любую полученную информацию, запоминала все подряд и никогда ничего не забывала.
И именно поэтому слова должны быть обдуманы и взвешены. И понятны, хоть и сообразительному, но ребенку.
— Точно так же мы отбираем плохие яблоки. Например, гнилые или червивые.
Девочка хитро прищурилась, явно собираясь сходу возразить. Но что-то поняла, губы сомкнулись, а лицо помрачнело.
— Значит, мы… — детский голос дрогнул, — плохие?
Деррис, печально улыбаясь, смотрел на дочь. Ладонь тыльной стороной коснулась девичьей щеки.
— Нет, малышка. Мы — не плохие. Мы — другие. В плохих яблоках тоже есть семена, из которых могут вырасти хорошие яблони и принести замечательные плоды.
На юном лице мелькнуло понимание, а Деррис продолжал:
— Не всегда можно сразу увидеть то, что внутри. Особенно, если не привык заглядывать глубоко, — и легонько щелкнул дочь пальцем по носу.
Лита просияла — картина скользнула с колен, — и руки обвились вокруг отцовской шеи, а звонкий голос шепнул на ухо:
— Значит, они еще полюбят нас. Старые яблони сменяются новыми, не спрашивая никого!
Серебристый свет полз по стене, цепляясь за раму холста. Лита смотрела на картину и любовалась.
Золотое Солнце играло опасными лучами. Но в детских глазах не выглядело смертью и разрушением, а показывало — каким чудесным может быть мир. Богатое воображение рисовало перед взором густой «нефритовый ковер», трепещущий от легкого дуновения ветра, мелкую рябь на чистой лазури журчащей реки, сверкающей бликами…
Шум грубо выдернул в серую, остывающую комнату. С улицы доносились крики, а спустя мгновение к ним прибавился звон металла. Грохот, что звучал сперва далеко, быстро нарастал. Вопли становились громче и ближе, множились. Звон металла сменился лязгом, будто одновременно заработали сотни кузнецов, и сотни подмастерьев потянули цепи мехов, раздувая горны. Пламя в камине испуганно дрогнуло и спряталось.
