Ответ был у единственного, кто оставался не подвластным волшбе.
Он приближался к пылающей танцем площади, беззвучно скользя в тенях улочек, потому что всем опытом, всей болью души знал: волшба – ложь. Обещанная плясуньей воля – ловчая сеть. Красота танца – яд! И власть, даруемая обманщице всей многоглазой, хрипло дышащей азартной толпой должна быть сломлена! Тогда грязная игра оборвется, тогда невод отпустит добычу… и сам окажется порван. Едва ложь сделается явной, плясунье придется заплатить! Дорого и без снисхождения, но ведь и пожелала плясунья многого и без оплаты! За жадность следует казнить. Нет иного решения: ведь сбывшийся танец – тоже казнь для того, кто будет им изловлен и порабощен.
Он отстраненно слушал азартное дыхание толпы, звучащее всё ближе и ярче, пока спускался к площади. Он двигался ровным шагом, неумолимо. Так и должен идти палач – к месту казни. Он не мстил, а лишь исполнял решение судьи, и потому скрывался под плащом тени… Вот и площадь.
Грифельную черту тени перешагнула нога, обутая в мягкий башмак оленьей кожи. Из тьмы явился гибкий юноша. Лицо его не отметил и первый штрих усиков, а плечи уже обняла рубаха драгоценного алого шелка… на талию был накручен широкий черный пояс, ноги плотно облегали светлые штаны – одеяние, допустимое лишь для нэрриха. Ежик волос на голове – короткий, не шире ногтя мизинца – подтверждал почти невозможное: да, танец привлек внимание взрослого нэрриха!
Глаза цвета черного чимского шоколада взблеснули так холодно, будто сквозь щель век сквозила сама зима. Тень ресниц притушила огонь танца, бушующего на площади.
Юноша с легкостью рассек тело толпы, – его сторонились люди, его обтекали вздохи, возле него блек восторг и утихало безумие…
Нэрриха приближался к плясунье – и нес ей казнь. Вот он вскинул руки, прянул вперед и влился с танец. Тело юноши безупречно двигалось, а душа оставалась ледяной, безразличной, хотя дробный стук каблуков всё взвинчивал бешеный ритм.
– О-ле! – восхитилась толпа единым дыханием.
Толпа теперь пожирала взглядом двоих – плясунью и нэрриха. Толпа утрачивала слитность. Сплошное многослойное кольцо внимания людей, нанизанное на стержень танца, – дробилось, распадалось…
Плясунья замерла, откинувшись на руку неожиданного партнера, прогнулась, подметая волосами камни, трепеща кистями рук. Блеснул жемчуг зубов, колкий прищур из-под ресниц сжег того, кто дерзко вмешался в волшбу… Но нэрриха не рассыпался пеплом! Лед его взора не согрелся, зато каблуки снова отбили дробь – безумно стремительную, восходящую все выше, почти до разрыва сердца.
