Наконец, один. Никто не приходит. Не терплю этой доски с чистым картоном, заталкиваю ее за комод. Она падает в щель. Потом — тройной прыжок на диван. Не вышло, прыгнул, как трус. Встать, еще раз! Внимание, старт! Вот как надо — с разбега. Ударяюсь носом, падаю на живот, из рук вон плохо.
Как мне сделать маму счастливой? На самом деле, по-настоящему счастливой? Кланяться в столовой, это вовсе не по-настоящему, это так… А я не знаю, как нужно по-настоящему, соберу вещи и уеду, мама не будет обижаться и я тоже не буду. Уеду — и все. И дядя Пишта будет доволен, и мама… А меня уже не будет.
Совсем темно. Сколько я спал? Хлопает дверь. Голос мамы. Она кричит на Баницу. Быстро, включить свет! Хватаю учебник грамматики, по крайней мере, не сможет придраться.
Выскакиваю из комнаты на цыпочках. Крадусь в коридор. Клепки немного скрипят. Бах! Сквозняк затворил дверь в столовой. Направляюсь в уборную, вдруг захотелось. Мама замечает меня.
— Иди в свою комнату!
— Мне в уборную, — говорю я, и это чистая правда.
Она закрывает дверь. Теперь они понижают голос. Дядя Пишта говорит, как всегда, тихо; а мама тоже, только она так говорит, чтобы я не услышал. А дядя Пишта шепчет, потому что чувствует себя виноватым. Когда я уеду, заберу маму с собой. Вот будет здорово, для нее тоже. Я стану электриком, а мама может делать абажуры. Она уже делала абажуры, когда я был маленький. Баница к нам пришел, а она все еще делала. Это было лучше, чем когда она ходила в бюро, потому что так она весь день сидела дома. А когда работала в бюро, приходила домой поздно и приводила дядю Белу, который меня целовал своим вонючим ртом и хлопал меня по голове. Вонючий Бела. Потом пришел Баница — и прощай, Вонючий Бела. Теперь есть Баница. Только мама его тоже не любит. Мама злится на всех. На Нуси она тоже злится, я знаю. Я знаю, а Нуси нет. Дядя Пишта тоже не знает и, может быть, мама сама не знает, а я знаю. Когда я стану инженером-электриком, мама перестанет на меня злиться. Мы поедем вместе на море, не на Балатон, а на настоящее заграничное море, где растут бананы, и фиги, и финики. Не будет больше чаев с посольскими ребятами. Сам буду срывать с деревьев… Или куплю бананы на большом базаре за собственные деньги, и буду маме давать на расходы. Но ей они будут вовсе не нужны, она ведь станет делать абажуры. Будет их делать только по вечерам, когда я сплю или делаю разные схемы. Каждый день мы будем вместе ходить купаться и никогда не будем ссориться, потому что я уже стану электриком, и никаких геометрий и грамматик. Никаких Владимир Петровичей. И разные гости из лагерей не будут приходить. И Иштвана Баницы тоже больше не будет. Теперь у меня нет отца. Никого мне не надо — только я и мама.
