В его глазах недоумение, тревога. А я должен высказать ему все до самого конца в награду за мой страх, за мое святение.
— Давайте карты на стол. Сколько я смогу продержаться, живя под Москвой, под полицейским надзором? А даже если бы я смог, как долго милиция будет отворачиваться и смотреть в сторону? Баница, вы же знаете, что для таких, как я, одно пребывание в Москве — уже преступление. А уж пребывание в иностранном посольстве — это же явное доказательство моей шпионской деятельности.
— Банди Лассу! Это посольство Венгерской народной республики! Вы считаете, что никакой разницы нет?
— Хорошо, будем надеяться, что есть. Но когда я приехал сюда эмигрантом, я ведь взял советское подданство. Тогда было ясно: сравните единственное пролетарское государство в мире с тогдашней Венгрией… Но сейчас они могут сказать, я-то их знаю — если будет нужно, они скажут: «Ага! Значит, вам не нравится Советский Союз?»
— Будем говорить по-деловому, вопрос восстановления вашего венгерского гражданства может немного затянуть дело. Не более того.
— Значит, уже не май?
— Именно поэтому май. Прежде чем что-либо обещать, я всегда учитываю возможные трудности.
— Учитываете трудности?
Он не реагирует. С тем же успехом я мог бы сказать: «Знаю, что меня ждет». Он хлопает ладонью по подлокотнику моего кресла:.
— Какая нелепость!.. Вы же еще не завтракали!
Он не дожидается ответа, вскакивает, выбегает из комнаты. Мне хочется осмотреться, но он уже возвращается. Улыбаясь, он пододвигает свое кресло еще ближе и садится.
— Правду говоря, я уже завтракал. Но, знаете ли…
— Знаю, знаю, — отвечает он, и я чувствую, что все снова прекрасно. — Конечно. Ведь я был в Маутхаузене.
— Так что обжоры, который не верит голодающему, среди нас нет?
Баница наклоняется, обнимает меня.
Дверь открывается. Входит красивая женщина, изысканно одетая, полная. Она, улыбаясь, ставит на стол поднос с едой. Я встаю, представляюсь, глядя ей в глаза. Она сжимает мою руку своими мягкими, холеными ладонями, уверенная, что мне это будет приятно. И это, действительно, приятно.
— Ах, я вас так хорошо знаю. У нас дома нельзя не знать Эндре Лассу! Пишта часто о вас говорит, вы его идол.
— Это, верно, другой Эндре Лассу… которого он когда-то… когда-то знал… который был…
— Который был и который остался, — говорит женщина, перехватывая благодарно счастливый взгляд Баницы. Жена дипломата — умеет помогать мужу. — Мы вас дожидались. Мы знали, что вы в Александрове, товарищи нам говорили.
