Лошадь легко бежит по пустынной наезженной дороге, выбрасывая копытами на передок розвальней снежные комья. Весело позвякивает колокольчик под дугой, похрапывает конь, поскрипывают полозья. Ветер-низовик гонит по равнине поземку, увлекая за собой прошлогодние, неведомо откуда взявшиеся редкие заиндевелые кустики перекати-поля, и они катятся по степи, натыкаясь на одинокие бурьянные островки возле дороги, бойко перепрыгивают через снежные бугры и, смиряя свой бег, забираются в тихие уголки лощин. Солнце матовым, неярким светом пробивается сквозь стылое небо, бурое и однотонное, как самотканая дерюга.
Архип держит вожжи и изредка причмокивает, понукая лошадь. Дуня молча кутается в пуховый платок так, что наружу высовывается лишь кончик носа, маленького, по-детски аккуратного, с едва приметной горбинкой. А еще видны глаза, по-восточному продолговатые, с припухшими веками, наполненные лучистой голубизной, — словно кусочек дальнего весеннего неба выглядывает из-под платка.
Сани качает из стороны в сторону, и их обоих убаюкивает, словно в зыбке.
И сказочным сном выплывают из глубин памяти картины пережитого, одна за другой, будто вехи дорожные.
Ей, Дуне Калягиной, и семнадцати не было, когда она с Архипом познакомилась. Он в ту зиму из города Баку на побывку к дяде приехал. Среди деревенских парней Дуняша его сразу выделила: кучерявый чуб из-под блестящего козырька городской кепки, плечи широкие и грудь колесом. Жила в нем неизбывная рабочая сноровка — за что бы ни брался, все складно и легко у него выходило. Любила Дуняша слушать, когда он на гармошке играл. Ударит снизу вверх быстрыми пальцами по ладам — и зазвенят колокольчики рассыпчато, заклокочут бурной удалью, ноги сами в пляс запросятся. А то вдруг переведет музыку на раздумчивую тональность и начнет свою любимую песню выводить — про жизнь заводскую подневольную, — и сердце защемит, слезы к глазам подступят. Красноярцы немало грустных песен знали, но эту, полную тоски и неясного глухого ропота, услышали впервые, и пришлась она им по сердцу. Деревенские девки и парни пели ее, подражая гармонисту, с особым настроем, жалостливо, с томительным придыханием.
Ни в пении, ни в пляске Архипу равных не было. А потом, когда парни двух улиц — Репьевки и Заозерной — затеяли в воскресный день кулачный бой между собой, обнаружилось, что и в драке он ловчее других: дюжего молодца, ростом на голову выше себя, Архип подмял, на обе лопатки уложил.
