«Сто тысяч карбованцив!.. Пять тысяч пудов хлеба!».
Крестьяне растерянно смотрели на немцев, оглядывались друг на друга, снова обращались к коменданту, будто ожидая, что все сейчас разъяснится и окажется, что здесь что-то не так, что люди чего-то не поняли, ошиблись, и страшные цифры относятся не к ним.
Но переводчик очень внятно объяснил:
— Господин комендант приказывает, чтобы хлеб был доставлен сегодня же до восьми часов, деньги завтра до четырех часов, иначе все названное будет взято при участии военной силы.
Вышел спокойный, степенный Суходоля. Отдал по-военному честь.
— Ваше благородие... Нам николи стилько хлеба не собрать... Самим бы до урожаю як-нибудь удержаться... Опять же гроши... Где ж крестьянину стильки грошей набрать?
Комендант что-то тихо сказал переводчику и направился к машине.
— Господин комендант говорит, что приказ не подлежит обсуждению.
— Ваше благородие!.. Дозвольте объяснить!..
Машина, окруженная десятком кавалеристов, поднимая огромные облака коричневой пыли, медленно уходила по неровной, изрытой дороге.
Сход долго стоял точно оглушенный. Потом по обыкновению первым закричал Кочерга. Размахивая руками, перебегая с места на место, привычно лохматя и без того всклокоченную бороду, он толчками выбрасывал хриплые слова:
— Дамо... Дамо!.. А наче воны сами ще бильше заберуть, та сами скот уведуть!.. Дамо!..
Непривычно горячо возражал всегда спокойный, флегматичный Суходоля:
— «Дамо». А що я дам, коли ж у меня ни хлеба, ни грошей — ничого немае? А що даст Остап, коли ж вин зараз тильки с фронта вернувся? А старый Ничипор? А Бажан? А безногий Палько? А вин, а вин, а вин?
Он тыкал пальцем то в одного, то в другого, то в третьего.
— Що?.. Много воны мають?.. Чи ты того не знаешь?..
— Ни, не знаю, — огрызнулся Кочерга, — я чужих грошей не считаю.
— Тебе своих не сосчитать, — съязвил кто-то, — где ж о чужих думать!
Толпа шумела, волновалась, кружилась в пыльном водовороте.
Стоя на бочке, урядник надрывался в хриплом крике:
— Идить до старосты!.. Идить списки составлять!.. Идить, говорить вам!..
Рыжий Пиленко и Дмитро Кочерга, собрав вокруг себя стариков и женщин, долбили упорно, настойчиво, сменяя без передышки друг друга.
— Лучше ж немцам давать, чем комиссарам, — сдерживая голос, говорил Кочерга, — воны хозяйничать дают, воны закон охраняют, леригию не трогають...
— Що маем, то и дамо, а на нет и суда нет, — поддерживал красный, рыжебородый Пиленко, — главное ж отдать рушницы, объявить усих коммунистов, ранее всего Остапа, Петра и Хвилька... Ось воны ховаются...
