Дядя Ваня, держа в левой руке ножку петуха, мусолил жилистое мясо, правой рукой прикрывал стакан, в котором на донышке светилась недопитая водка, и, прищурив один глаз, хмельно слушал бормотание сотрапезника.
Кононов решительно подошел к нему, вырвал из руки ножку, как матери вырывают лишние куски у детей, и швырнул ее за окно.
— Хватит обжираться!
Дядя Ваня недоуменно сощурил и второй глаз, нервно засучил головой, желая что-то сказать, но, так и не высказавшись, поднялся и неуверенными шагами пошел к себе.
— Последнего, что ли, петуха?.. — спросил Кононов, когда буханье дяди Ваниного протеза умерло в избе.
Буец кивнул головой, обнажая полную обойму целых зубов.
— Садись-ка снедать! — пригласил он сперва Кононова, а затем и меня.
Но тут бесшумно открылась дверь, в нее вошла разбитая тяжелыми сумками и дорогою Стеша и, равнодушно окинув взглядом стол, направилась в спальню. Побыв в ней пару-другую минут, вышла к нам и, обращаясь только к гостю из Буя, проговорила:
— Ужинаешь?
— Ужинаю, — отозвался гость и с веселым вожделением, пьяно окинул Стешу взглядом, пытаясь подняться.
— Сиди-сиди! — предупредила его попытку Стеша, прочитав в глазах хмельное томление.
В полночь, когда мы с Кононовым, устав ждать Лешку, улеглись по постелям и выключили свет, оставив вконец охмелевшего гостя на произвол его собственной совести и милосердия Стеши, воцарилась обманная тишина. И, зная об этом, мы, против воли, каждый в своей кровати, принялись ждать, когда эта зыбкая тишь наконец нарушится. И она не заставила себя ждать.
Пьяный гость, пользуясь огоньком сигареты, осторожно ступая по полу, двинулся к спальне, откуда на него предупредительно цыкали.
Промелькнувший у входа в спальню слабенький лучик быстро погас, и так же быстро вспыхнули два стесненных дыхания.
— Витя, зачем же ты приехал? — послышался сдавленный шепот. — Завтра же отправляйся домой!
— Зачем же мне отправляцца? — отвечал буец. — Ты же писала: приехай, приехай!
— Писала! А сейчас прошу, чтоб уехал…
— Чо ты гонишь меня-то? — обижался буец.
— Не гоню, Вить, так надо!
— Колька, что ль, приезжат? Как он там, не зачумел?
— Худущий… Кости да кожа… Все курит и курит…
Вскоре послышалось носовое свистение с завитушками, — это Стеша, только что перешептывавшаяся с гостем, как-то сразу умолкла и уснула.
— Сука! — недовольно пробормотал Кононов, будя меня толчками в спину.
За окном стоял дневной свет, затененный легкими тучками, перебегал солнечной позолотой через дорогу в открытое поле, как бы поделя деревню надвое — на пасмурную и солнечную.
