— Спасибо, Никифорыч!
— Когда это со мной впервые случилось, я хотел наложить руки…
— Когда мужчина в твоем возрасте так постыдно кончает дни, — сказал я шепотом, заимствуя у него слово «когда», — уберечь его не в силах сам бог!
Убитый столь мудрой сентенцией, бугор захлопал ресницами, словно прося пощады.
— Гуга, запроси для меня снадобье!
Изобразив на своем лице глубокомыслие, я спросил в деликатной форме.
— Никифорыч, а как с этим, когда ты бываешь с другими? — спросил я, хотя, чтобы бывать с другими, бугру пришлось бы отказать себе даже в вареных яйцах.
— Ну как тебе сказать… — Он в смущении опустил ресницы, давая всем своим видом понять, что при всей любви к жене и принципам верности иногда все-таки нарушает…
— Так как же? — допытывался я, желая во что бы то ни стало на чем-нибудь его подловить.
— Видишь ли… как бы это сказать… я бываю чрезвычайно редко, чтобы судить об этом… — по привычке осторожничал он.
— Меня, Никифорыч, совсем не интересует твоя моральная устойчивость! — почти выкрикнул я. — Я всего лишь спрашиваю: как у тебя с другими?
Бугор, почувствовав некоторое облегчение, открыто взглянул мне в лицо.
— Можно сказать, — поспешил он с ответом, — нормально, если бы не угрызения совести…
— Ах, оставь, пожалуйста, в покое такой пустяк! — сказал я с пафосом актера-бездарщины.
— Ты так считаешь? — спросил бугор после недолгого раздумья.
— Считаю! — с твердым убеждением отозвался я и, на этом ставя точку щепетильности бугра, занялся установлением безоговорочного диагноза. — Вот что, Никифорыч, — повысил я голос, совершенно убежденный в правильности своего заключения. — Заболевание твое кожное…
Бугор вытаращил глаза, не ожидая такого поворота.
— Да, да… не удивляйся! Произошло размагничивание озноба! Словом, утрачено чувство озноба… отсюда угасающий интерес к жене… и, наоборот, к другим…
Бугор, собрав кустистые брови на переносице, зарумянился над моими словами, должно быть, уже жалея, что так по-глупому поспешил со своей «тайной».
Вся наша полубригада знала, что бугор без памяти любит свою жену за молодость. Любит плотоядно, как кошка молочных мышат.
— Гуга, что теперь делать? — затревожился бугор, придавая своему голосу почти натуральный оттенок тревоги. — Ведь есть, наверно, средство…
— Пиши! — сказал я отрывисто и, подождав, когда бугор раскроет блокнот, испещренный мелкими знаками, должно быть, затем легко преобразующимися в рубли, стал диктовать рецепт моего древнего и мудрого народа: — Итак, два килограмма очищенных грецких орехов и связку горького перца… К ним четыре банки аджики, желательно кутаисского производства, в ней больше полезных солей…
