— Принесите бронзу! — сказал председатель конторским работникам.
«Эмиссары», приняв бронзу, как младенца, на руки, двинулись в обратный путь, грустно простясь с Алией, и через каких-нибудь два часа под грохот духового оркестра водрузили бронзовый бюст на пьедестал. Правда пьедестал для такого миниатюрного бюста оказался великаном. Но, несмотря на это, двор приобрел свет одухотворенности. И это заметили все.
— Так-то лучше!
Но через минуту оброненный кем-то вопрос привел в замешательство Фрола Ивановича.
В вопросе содержалось справедливое любопытство.
— Кто он?..
— Поставить поставили, а узнать кого, не узнали! — огорчались некоторые.
И это обстоятельство не на шутку встревожило Фрола Ивановича, упустившего такой важный фактор.
«Может, — думал Фрол Иванович, бухгалтер и председатель, — может, он есть матерый классовый враг? А я его, выходит, на пьедестал! Вот тебе, любезный, красуйся…» Серьезно закручинился. И больно и пронзительно заныла культя, что было вернейшим признакам того, что бухгалтер и председатель в одном лице допустили непростительную ошибку. Фрол Иванович подозвал одного из моих сверстников и сказал:
— Лети пулей к Транквилиону Транквилионовичу Светониа! Пусть в срочном порядке придет для опознания одной исторической личности.
Транквилион Транквилионович Светониа был человеком уже преклонного возраста, как и подобает, наверное, историку. Жил он неподалеку отсюда. Историческими исследованиями давно не занимался, хотя в этой области незавершенных работ еще оставалось много. Он по непонятной причине с некоторых пор пристрастился к водке и тайно от домашних дважды на день посещал магазин, где в те времена можно было выпить горькую в розлив, закусив конфетами-подушечками. Многие строили относительно этого человека всякого рода предположения: одни считали, что поводом его разочарования в истории послужили ее бездонные глубины, куда, заглянувши однажды, его чуть не вырвало. Другие же во всем обвиняли какую-то женщину, будто бы повлиявшую на его мировоззрение. Теперь, сменив свои страсти на пристрастие, Транквилион Транквилионович Светониа жил по-своему интересно. Далекий от деревенских дрязг и сплетен, он почитывал книжки. Читал, как читают миллионы читателей, для личного удовольствия, с развлекательной целью. И это было ему приятно и необходимо, как и водка, которую он пил систематически дважды в день по чайному стакану. На улице он появлялся обычно к открытию магазина, чтобы пропустить законную порцию. И если в такие часы кому-нибудь удавалось засечь его по пути в магазин, то прохожий невольно задерживался, чтобы проследить, и не без угрызения совести, за походкой Транквилиона Транквилионовича. Происходило это как-то само собой, хотя многим на протяжении долгих лет она была хорошо знакома. Походка и впрямь была необычна и, можно так сказать, вполне соответствовала человеку, занимавшемуся долгие годы историческими исследованиями. Дело в том, что правая нога у историка была повреждена в коленном суставе ударом шашки в годы революционных боев и по этой причине не сгибалась. Это бы еще ничего, если бы она не была повернута стопой наружу на девяносто градусов по отношению к левой, что создавало ложное представление о самостоятельном движении ног. Опираясь на больную ногу, историк левую отставлял далеко вперед. Нащупав устойчивую почву стопой, он постепенно переносил всю тяжесть тела на нее, одновременно приподнимаясь на носок и тем самым давая больной ноге чуть-чуть провиснуть, чтобы облегчить ее приволакивание. Такое движение напоминало движение циркуля, когда одним концом приволакивается другой, чтобы отчертить путь от одного конца до другого. У наблюдавших за походкой историка правая его нога всегда вызывала сочувствие, смешанное с неодолимым любопытством, поскольку была тщетна и обманчива ее развернутость в попытке подчинить себе, своему ложному ходу, левую ногу. Как ни смешно и глупо выглядело упорство больной ноги, оно трогало и волновало сердце каждого. Метр за метром взятый путь наводил на мысль, что горькая, потребляемая историком, всего лишь обусловленный разными причинами результат борьбы множества членов в его большом существе. Отсюда и разлад походки, разлад участвующих в ней, но переставших понимать друг друга членов.
