и используемого ими же для удовлетворения своих личных амбиций, Колридж не смог достичь прежнего уровня выразительности.
Единственное исключение составляет ода «Уныние», созданная в 1802 году. Тема данного произведения — жалоба на оскудение источников его вдохновения, на затухание творческой силы, ибо как еще могут называться попытки описать отчаяние, охватывающее поэта, когда его лист остается чистым или наполняется пустыми предложениями.
В январе 1797 года Колридж вместе со своей семьей — женой Сарой и сыном Хартли — переезжает в новую, четырехкомнатную квартиру в особняке на Лайм-стрит в Нетер-Стоуэй, который им сдает друг поэта — Томас Пул. Крошечный сад, граничащий с огромными, раскидистыми фруктовыми деревьями, растущими возле роскошного дома Пула, повлиял на решение Колриджа в пользу этого дома. Мысль о том, что у входной двери его будет встречать любимый ландшафт Кванток-Хиллс, грела ему душу. Здесь они должны были прожить три года, держа свиней, гусей, уток и ухаживая за садом. Отступление стало для Колриджа девизом. Он делал все возможное, пытаясь создать у недоверчивых сельских жителей впечатление безобидного, привязанного к природе молодого человека. Он стал членом местного певческого общества, принимал участие в литературном кружке самого Пула, относил сделанные своими руками пироги в пекарню (в особняке не оказалось печи) и даже кормил свиней.
Все, что я читал о его деятельности того времени, напоминало мне восклицание Гельдерлина:[19] «Я больше не хочу быть якобинцем!» Репутация Колриджа как вспыльчивого и красноречивого сторонника французской революции преследовала его от Бристоля до Стоуэй и могла разрушить надежды на сельскую идиллию. Двумя годами ранее он мог бы быть одержим идеей переезда в Америку, стремясь там, на берегу Саскуэханны, вместе с соратниками строить во имя свободы пантисократское общество. И тогда, разочарованный империалистической политикой Франции и, возможно, несколько напуганный собственным куражом, Колридж перенес бы место действия своих произведений в Сомерсет, или лучше — к себе в голову, ибо писать в тишине и спокойствии в конце концов стало для него важнее любой формы политической активности. Что, впрочем, не помешало ему уже в июле 1797 года пригласить в Стоуэй своего старого друга Джона Тельваля, якобинца и атеиста, пару месяцев просидевшего в тюрьме по подозрению в государственной измене. По истечении срока заключения Джон даже пытался возобновить преподавательскую деятельность, но самопровозглашенные патриоты изгнали его из университета.
