Минная стенка
Адашев потянул из кузова носилки. Лежащий на них раненый, изможденный, заросший седоватой щетиной, с длинным, изрытым оспинами лицом, страдальчески охнул.
– Полегче, братец, не дрова грузишь!
Матросы приняли носилки и бегом понесли к трапу.
– …только представьте, эти мерзавцы посмели вломиться в госпиталь! – возмущался Штакельберг, окруженный юнкерами четвертого взвода. – Требовали морфину, спирту, к Сашеньке приставали, батюшке ее, Фаддею Симеоновичу, доктору, по морде дали. Пенсне разбили, скоты!
Фаддей Симеонович Геллер, худой как щепка, несуразно длинноногий, одетый слишком легко для ноября – в потертое соломенное канотье и парусиновый дачный пиджачок, – сидел в кабине «Пирс-Эрроу». Его пальцы длинные, узловатые, пальцы музыканта или хирурга, сжимали ручку саквояжа. Рядом пристроилась барышня в бежевом платье и с толстой косой, обвивающей прелестную головку. Платье носило следы некоторого беспорядка. Адашев подошел поближе, исподтишка косясь на барышню.
«…Счастливчик, однако, Никол! Экую красулю оторвал…»
– …а тут мы! – продолжал Штакельберг. – Подъезжаем и видим, как трое этих «пролетариев» барышню на крыльцо выволакивают, всю ободранную. Никол «люську» схватил и как даст над головами! Те девушку отпустили и тикать. Я кричу: «Стой, стрелять буду!» – а Михеев «люську» на капот пристроил и резанул – всех троих, одной очередью!
– Точно, – подтвердил Адашев. – А еще четверых мы из госпиталя пинками выбили. Мерзавцы разломали шкап с медикаментами и принялись пузырьки откручивать.
– Спиритус вини искали? – деловито спросил юнкер с обшарпанным казачьим карабином.
– Точно так-с! – хихикнул Штакельберг. – А он на самом видном месте стоял – здоровенная бутыль с наклейкой: «ЯДЪ» и адамова голова!
– А вы, господа, бутыль, часом, не прихватили? – осведомился другой юнкер, вооруженный редкостным «Винчестером» с рычажным затвором. – Не оставлять же этим мизераблям?
Адашев скромно потупился.
– И что, их тоже в расход? – спросил другой юнкер. Он стоял, опершись на пехотную трехлинейку с прикрученным телескопом; его трубка была аккуратно замотана чистой портянкой и перевязана шнурком.
– Да нет, зачем? – пожал плечами Штакельберг. – По зубам вдарили прикладами и погнали к свинячим чертям.
– А я говорю, надо было их тоже! – сумрачно сказал Михеев, до сих пор не принимавший участия в разговоре. – Они-то Сашеньку не пожалели…
– Как вы можете так говорить, Николай?
Голос у доктора Геллера оказался высоким и каким-то надтреснутым. Упомянутое пенсне – и верно, без одного стеклышка – хирург держал в руке и для убедительности им размахивал.
