Зурбаган.
Что, собственно, я задумал? Анклав, где властвуют ученые, пресловутый «знаниевый реактор», среда коллективного мыследействия, в которой достижения грядущих полутора веков перерабатываются и аккуратно используются на благо России. А там, глядишь, и всего человечества. И для этого мало одолеть всех врагов. Надо еще и предложить людям нечто такое, чтобы они больше не захотели становиться врагами. Ни нашими, ни чьими бы то ни было еще.
Утопия? Кто бы спорил. Можешь смело обвинять меня в маниловщине. Но, сдается мне, другого пути нет, и нигде, кроме как в России, этот номер не пройдет…
Не буду донимать тебя рассуждениями об «особой миссии» русского народа. Как сказал один австрийский поэт: «Все страны граничат друг с другом, а Россия граничит с Богом». Или с Мирозданием, что для нас, старых атеистов, одно и то же.
В отличие от Западной Европы, в николаевской России, наука и прогресс еще не успели стать инструментами наживы и власти. И что бы ни писал старина Тарле о неприязни Николая Павловича к ученым – это относится скорее к людям, а не к самой науке. «Нам умные не надобны, нам надобны верные…» Что ж, государя трудно за это винить, особенно если припомнить, чем обернулись для страны последующие полвека прогресса. Не бывает технического и естественно-научного развития без сопутствующего рывка в гуманитарной сфере, а в России подобные вещи всегда происходили как-то… криво.
Еще одна опасность. Одномоментное появление такой массы «опережающей» информации может надолго поставить крест на развитии и научной мысли. Целые поколения мыслителей и ученых превратятся в каталогизаторов и внедренцев; не возникнут исследовательские и теоретические школы, сотни, тысячи могучих умов, таких как Эдисон и Тесла, Эйнштейн и Капица, Паули и Норберт Виннер, Жуковский и братья Райт в одночасье лишатся места в истории. Мы выхолостим науку на много лет вперед, и где гарантия, что, когда «привнесенные» знания будут освоены, она сможет двинуться дальше? Не найдет ли наш друг Груздев через две сотни лет отставшую по всем статьям копию нашей реальности?
Писателям, литераторам будет легче. Да, здесь не появятся «Севастопольские рассказы» в известном нам виде; надеюсь, не будет и «На Западном фронте без перемен», и «Хождений по мукам», и «Живых и мертвых». Раз уж история будет другой, то в ней будут написаны другие, не менее великие книги. А те, что читали мы, будут храниться в Зурбаганской библиотеке, удваивая сокровища литературной мысли.
