Четверг, 13 марта. — Питер выздоравливает. Мне без разницы, благодаря виски или травам, но наш сын выживет. Однако семье Ричарда повезло меньше. Мы получили письмо, где говорилось, что старший из его мальчиков умер.
Я прекращаю читать. Слышно, как Марти весело насвистывает, выйдя из своего кабинета и шагая по коридору. Я узнаю Шопена и мысленно следую за мелодией, предвосхищая ноты. Ничего не могу с собой поделать. Это часть меня, очень глубоко спрятанная часть, которую я стараюсь не выпускать наружу, но музыка остается со мной. Так было всегда.
Пожилая дама какое-то время лежит молча. Я думаю, что она уснула, но она заговорила:
— Спасибо, Морган, пока достаточно. Мое сердце сейчас не вынесет больше воспоминаний.
Я закрываю дневник и кладу его поверх остальных, оборачиваю тканью стопку и завязываю бечевку. Я кладу сверток на прикроватный столик и поворачиваюсь, чтобы уйти.
— Не забывай держать руки подальше от моих вещей.
Я на мгновение останавливаюсь, глядя на седовласую женщину, сидящую среди подушек, а потом бросаю быстрый взгляд на рисунок со стрекозами. Не сказав ни слова, я выхожу в коридор и направляюсь к кабинету Марти.
* * *
К тому времени, как я покидаю дом престарелых, дождь уже прекратился, но в воздухе чувствуется влажный холодок. Уличные фонари уже мерцают.
Деррик здесь, сидит, прислонившись к рулю своей черной «Хонды Цивик», и мое сердце замирает. Я не виделась с ним несколько дней, занимаясь скоблением забора и пытаясь навести порядок дома. Лори считает, что я должна быть благодарна, что все закончилось всего лишь этой отстойной восстановительной реабилитацией. Она говорит, что все могло быть намного хуже. Она спросила меня о рисунке, о граффити, о том, где я достала краску и кто был со мной. Господи, это походило на допрос! Я понимаю, это ее работа. Она знает, что я встречаюсь с Дерриком. Я как-то пригласила его вечером посмотреть фильм; я думала, что все будет в порядке и она от меня отстанет. Он умеет найти подход ко взрослым, быть очень вежливым и услужливым, и они думают, что он просто чудо. Но не Лори. Я вижу, что он ей не нравится, так что мы больше не бываем у меня дома. Но я не переживаю по этому поводу. Деррик замечает меня, заводит двигатель и подъезжает ко входу. Я забираюсь на переднее сиденье, и он выезжает с парковки; за это время мы не сказали друг другу ни слова.
Я привыкаю к тому, что он может быть и таким. Он говорит, что ему свойственна созерцательность, но я ответила ему, что это бредовое слово, которым он называет свою угрюмость. Поэтому, когда он молчит, я знаю, что он думает. Он всегда думает. Планирует всякое дерьмо. Он все время жонглирует столькими вещами, что я не могу за ним уследить. Деррик извинился за то, что уехал, когда показались копы. Мне пришлось самой добираться до «Макдоналдса», где они все равно меня поймали. Я знаю, что у него чертовски много всего стояло на кону, в отличие от меня. Знаю. Но не могу это принять. Глубоко внутри, в той части меня, которая так отчаянно хочет быть ему небезразличной, быть небезразличной хоть кому-то, я испытываю боль. Он, по крайней мере, мог показать, что благодарен, признателен за то, что я держала рот на замке. Он знает, что в ту ночь мог оказаться в полной заднице, если бы копы его обыскали, обыскали его машину, не скажи я им, что была одна.
