Но постепенно что-то изменилось во мне: я стал задумываться о форме моей собственной мордочки. Предоставив равнодушных Хемулиху и остальных муми-троллят их собственной судьбе, я начал все больше и больше думать о себе самом. И находил это занятие весьма увлекательным. Я перестал задавать вопросы. Зато я испытывал непреодолимое желание говорить о том, что я сам думал и чувствовал. Но – ах! – кроме меня, на свете не было никого, кому я был бы хоть сколько-нибудь интересен.
И вот пришла та самая весна, весна, такая важная для моего развития. Сначала я и думать не думал, что она пришла ради меня. Я слышал, как пищит, жужжит и бормочет, как пробуждается от зимней спячки все живое и торопится встретить весну. Я видел, как в разбитом по строгим законам симметрии огородике Хемулихи растения набирали силу, а все, что пробивалось из земли, просто извивалось от нетерпения. А по ночам гудели свежие ветры. И пахло по-новому. Пахло переменами. Я прислушивался и принюхивался. Ноги мои болели от быстрого роста, но я по-прежнему не понимал, что все это происходило только ради меня.
Наконец однажды ветреным утром я почувствовал… да, я просто-напросто почувствовал, что вырос. Я пошел прямо вниз, к морю, которое Хемулиха терпеть не могла и поэтому строго-настрого запрещала ходить туда.
Там меня ожидало умопомрачительное открытие. Я впервые увидел самого себя во весь рост. Блестящая льдина была гораздо больше зеркала в прихожей дома Хемулихи, и в ней отражалось весеннее небо с плывущими по нему тучками и весь я. Наконец-то я мог разглядеть свою мордочку с маленькими, хорошенькими, стоящими торчком ушками и все свое крепкое, хорошо сложенное туловище – до самых лапок. Единственное, что меня, по правде говоря, немного разочаровало, – это лапки, создававшие впечатление беспомощности и какой-то детскости. «Но, – подумал я, – может, со временем это пройдет. Сила моя, вне всякого сомнения, – в голове. Что бы я ни делал, со мной никто не заскучает. И в глубину моей души никому не удастся заглянуть». Словно завороженный, разглядывал я свое отражение. И желая еще лучше рассмотреть себя, я растянулся животом на льду.
Но себя я так и не увидел. Подо мной была лишь зеленоватая, бездонная мгла, все глубже и глубже уходившая вниз. Там, в чуждом мне таинственном мире, отделенном от меня льдом, шевелились смутные тени. Они казались мне грозными и вместе с тем необычайно манили к себе. Голова у меня закружилась, и мне почудилось, что я падаю… вниз… вниз… к чуждым мне теням…
