Речи Юксаре невольно заставляют вспомнить о Снусмумрике, который позже родился под той же вселяющей лень звездой. Таинственный папаша Снусмумрика никогда не огорчался из-за того, что действительно было достойно огорчения, и не заботился о том, чтобы оставить след в памяти потомков (туда, как уже говорилось, он не попал бы вообще, если бы я не захватил его в свои мемуары). Как бы там ни было, Юксаре снова зевнул и спросил:
– Когда мы отчаливаем, хупп-хэфф?
– И ты с нами? – спросил я.
– Конечно, – ответил Юксаре.
– Если позволите, – сказал Шнырёк, – я тоже надумал кое-что в этом роде… Я больше не могу жить в кофейной банке!
– Почему? – спросил я.
– Эта красная краска на жести не высыхает! – объяснил Шнырёк. – Извините! Она попадает всюду – и в еду, и в постель, и на усы… Я сойду с ума, Фредриксон, я сойду с ума!
– Не сходи. Лучше упакуй вещи, – сказал Фред-риксон.
– Конечно! – воскликнул Шнырёк. – Мне надо о многом подумать! Такое долгое путешествие… совсем новая жизнь…
И он побежал, да так быстро, что красная краска брызнула во все стороны.
По-моему, решил я, наша команда более чем ненадежна.
«Морской оркестр» по-прежнему сидел крепко, резиновые шины глубоко зарылись в землю, и пароход ни на дюйм не мог сдвинуться с места. Мы изрыли всю корабельную верфь (то есть лесную поляну), но все напрасно. Фредриксон опустился на землю и обхватил голову лапами.
– Милый Фредриксон, не горюй так, – попросил я.
– Я не горюю. Я думаю, – отвечал Фредриксон. – Пароход застрял. Его нельзя спустить на воду… Значит, надо реку подвести к пароходу. Каким образом? Строить новый канал? Запруду? А как? Таскать камни?..
– А как? – услужливо повторил я.
– Идея! – вдруг так громко воскликнул Фредриксон, что я подпрыгнул. – Где дронт Эдвард? Ему надо сесть в реку, чтобы она вышла из берегов.
– У него такой огромный хвост? – спросил я.
– Гораздо больше, чем ты думаешь, – отрезал Фредриксон. – У тебя есть календарь?
– Нет, – сказал я, все больше и больше воодушевляясь.
– Так. Позавчера мы ели гороховый суп[7], – размышлял вслух Фредриксон. – Значит, сегодня суббота, он купается. Хорошо. Поспешим!
– А они злые, эти дронты? – осторожно спросил я, когда мы спускались к речному берегу.
– Да, – ответил Фредриксон. – Растопчут кого-нибудь нечаянно, а потом неделю рыдают. И оплачивают похороны.
– Не очень большое утешение, если тебя растопчут, – пробормотал я, почувствовав себя необычайно храбрым.
Я спрашиваю вас, дорогой читатель: трудно ли быть храбрым, если вообще ничего не боишься?
