Это было в 1965 году, в августе. Я тогда работал в отделе писем. Ну и поэзией занимался. И вот в один прекрасный или не прекрасный день – не знаю даже – появился паренек. Такой: в джинсах, обычная рубашка, без галстука, современный. Спросил: «Можно ли у вас опубликоваться?» Ну, я говорю: «В принципе, почему нельзя?» А он: «Но есть один нюанс, который может вас смутить». – «Какой?» – «А я из высланных, так называемых тунеядцев». – «Ну и что же? Если текст не антипартийный…» В то время это имело значение. Он говорит: «Нет, текст должен быть нормальным». Ну, я посмотрел… «Трактористы» назывался. Текст мне, конечно, понравился. Образность присутствовала в нем. Допустим, вот: «Тишина разваливается, как полено, по обе стороны горизонта», ну и другие строчки. Мы его взяли, подготовили к печати. Собственно, готовить тут особо не надо было, вмешиваться в текст, он был довольно приличный, особенно на нашем районном уровне. Опубликовали, а где-то через неделю он появляется снова, приносит еще один текст. «Осеннее» называется. Ну, я посмотрел, говорю: «Первый-то лучше был текст, чем то, что сегодня принесли». Он отвечает: «Ничего подобного. Именно этот-то текст как раз гораздо лучше предыдущего». А я ему: «Ну, дело, конечно, вкуса. Сейчас иду на обед, если хотите, пойдемте со мной». Вот пока мы шли, это где-то около километра пути, он мне «вправлял мозги», как он выразился… Очень хорошо, что не узнал секретарь по идеологии, потому что иначе Бродский у нас бы не был опубликован, это уж точно.
Когда мы приехали, в Коноше еще жил Владимир Черномордик, единственный друг, приобретенный Бродским в ссылке. Во всяком случае, бывалый зек ему помогал, и они даже на пару сочинили песенку «Лили Марлен», которую Бродский распевал вне голоса и слуха, я недавно слышала запись. Это был довольно лихой человек – одессит, прошедший всю войну в армейской разведке, на шестнадцать лет старше Бродского. Мы его застали уже очень пожилым человеком. После ссылки, о причинах которой он говорил туманно, он осел в Коноше, оброс всяческими связями. Впрочем, и к моменту появления на Севере опального поэта связи у него уже имелись. Они познакомились в коношской библиотеке, куда норенского жителя Бродского не хотели записывать и книги отказывались выдавать. Черномордик тут же все устроил.
Узнать в Коноше человека, который отличается от всех остальных и в одежде, и в поведении… Да господи! Рыжий… Я к нему подошел. Мы здесь не говорили, что мы высланы, просто: «Черномордик» – «Бродский», всё. Ну, и он на меня посмотрел, ему стало понятно, что к чему. Хотя он на знакомства был не очень-то.
