«Наихудшие формы насилия проявились только после опубликования Октябрьского манифеста», — писал современник Первой русской революции. Другой очевидец событий, начальник киевского Охранного отделения Спиридович, сообщил, что в иные дни «несколько крупных случаев террора сопровождались положительно десятками мелких покушений и убийств среди низших чинов администрации, не считая угроз путем писем, получавшихся чуть ли не всяким полицейским чиновником; …бомбы швыряют при всяком удобном и неудобном случае, бомбы встречаются в корзинах с земляникой, почтовых посылках, в карманах пальто, на вешалках общественных собраний, в церковных алтарях… Взрывалось все, что можно было взорвать, начиная с винных лавок и магазинов, продолжая жандармскими управлениями (Казань) и памятниками русским генералам (Ефимовичу в Варшаве) и кончая церквами». Бывший народоволец Лев Тихомиров назвал это время «кровавой анархией», а граф Сергей Витте и вовсе окрестил Россию тех лет «огромным сумасшедшим домом».
Впрочем, еще Достоевский подметил: «Подлец человек — ко всему привыкает», — поэтому неудивительно, что, пережив первый шок, люди вскоре стали говорить о бомбах, как об обыденных вещах. На жаргоне террористов ручные гранаты назывались «апельсинами», обывателям словечко понравилось и по малом времени эвфемизм прочно вошел в повседневную речь. На эту тему даже сочинялись шуточные вирши, вроде следующих:
Боязливы люди стали —
Вкусный плод у них в опале.
Повстречаюсь с нашим братом —
Он питает страх к гранатам.
С полицейским встречусь чином —
Он дрожит пред апельсином.
В ходу были анекдоты, напоминающие «армянское радио» советских времен:
— Чем наши министры отличаются от европейских?
— Европейские валятся, а наши взлетают.
Появились афоризмы в духе Козьмы Пруткова: «Счастье подобно бомбе, которая подбрасывается сегодня под одного, завтра — под другого».
Словом, люди привыкали жить в «огромном сумасшедшем доме».
Но шутки шутками, а кровь действительно лилась потоком. В революционной среде тех лет возобладал, по определению Петра Струве, «революционер нового типа» — некий сплав экстремиста с бандитом, освобожденного в своем сознании от всяких моральных условностей. Многие радикалы сами признавали, что революционное движение заражено нечаевщиной, чудовищной болезнью, в итоге ведущей к вырождению революционного духа. Анархисты и члены мелких экстремистских групп, согласно природе своих убеждений, прибегали к новому типу террора чаще других радикалов, грабя и убивая не только государственных чиновников, но и простых граждан. В первую очередь они и были ответственны за создание в стране атмосферы хаоса и страха.
