Кормление — пеленки — кормление — пеленки — вот лейтмотив матерей-одиночек. Антон, и без того не рвущийся в отцы, узнав пол ребенка, утратил к нему интерес. Наследника не вышло, чего же напрягаться? Поход на молочную кухню стал для Антона и подвигом отцовства, и оправданием вечных отлучек, и поводом сбежать на преферанс. Случалось, он не возвращался до утра, тогда, скрипя зубами и проклиная всю мужскую братию, Нина хватала орущий кулек и по трамвайным путям бежала на детскую кухню.
Близилась зимняя сессия. Ученый люд шуршал конспектами, дымил в институтских курилках. Преподаватели с надутыми щеками и статью королевских индюков курсировали вдоль аудиторий. С каждым днем пополнялась их свита — ширилась армия прогульщиков и подхалимов. Шел активный обмен информацией на тему «вшивости» того или иного «препода», растекались агентурные данные о пристрастиях и пунктиках местных светил.
«Санаева терпеть не может беременных, а Высоцкая — курящих. К Бахрушеву не вздумайте надевать мини, он вообще не по женской части».
Было скользко и пасмурно, Нина спешила домой — нужно было пристроить ребенка и успеть на экзамен. Принимала старуха Елизарова, родственница бессмертного вождя, своенравная и заносчивая. Студенток она не любила, замужних презирала, а тех, кто по ходу дела успел обзавестись потомством, смачно и размеренно топила по всем вопросам. «Бальзака, у Бальзака, Оноре де Бальзака», — словно мантру твердила Нина. Разведка донесла, что мадам осилила всю Человеческую комедию и помешана на ударениях. «Сейчас за угол, и я дома» — в этот момент Нину что-то толкнуло и отбросило, словно куклу, в грязный рыхлый сугроб. Ступня подвернулась, с ладони закапала кровь, из авоськи посыпались битые стекла. Нина пошевелила ногой и поморщилась. Два молодых человека подхватили Нину под руки, какая-то тетка заныла противным фальцетом:
— Смотри, куда идешь. Темно ведь, гололед! Чего тебя на рельсы понесло? Чуть под трамвай не попала! Чего болит? Идти-то можешь? Ой, а молока-то как жалко! И пальто все испачкала! Ты руку-то держи на весу, а то пальто зальешь. Молодые люди тебя проводят. Давайте, молодые люди, чего встали?
— Не надо меня провожать, я уже дома, — сквозь слезы выдавила Нина и побежала к общежитию, вытряхивая на ходу проклятые осколки.
Она прошла по комнате, нервным движением сорвала с веревки сухую пеленку, отерла ладонь:
— Сил моих больше нет! Жить хочу, спать хочу, тишины хочу! — шумно выдохнула, склонилась над спящей дочерью и долго смотрела, как та, распустив слюни, чмокает губами.
