До чего же причудливую компанию образовали мы, четыре женщины! Лилиан, в прошлом собственность ребе, фрау Фюсли, за плечами которой многие поколения швейцарских крестьян, Мееле, солдатская дочь из сиротского приюта, и я, коммунистка, с запрещенным передатчиком над нашими головами.
Фрау Фюсли пора было возвращаться к своим детям. Я решила немного проводить ее и на обратном пути разгрести снег перед домом. Он все еще падал крупными хлопьями. Вскоре мы зажгли карманные фонарики. Нас окружал покой и тишина. Крестьянка спросила, можно ли ей кое-что рассказать мне. Я взяла ее под руку. Мы шли по глубокому рыхлому снегу, и я слушала ее историю, начало которой было так же старо, как само искусство рассказывать истории.
Семнадцатилетняя девушка, страдая от злой мачехи, хотела вырваться из дому. К ее отцу захаживал один красивый солдат, и он стал писать девушке письма. Всякий раз, бывая в увольнительной, он проходил мимо их дома. Человек он был неразговорчивый, но его письма, очень ее волновавшие, доказывали, что́ с ним происходит. Когда он отслужил, они поженились, и к нему перешел хутор его отца. Она уже ждала ребенка, когда выяснилось, что письма за него писал кто-то другой. Сам он мог разве что с грехом пополам связать несколько слов на бумаге.
Она словно оцепенела и в том, что касалось мужа, никогда больше не была такой, как прежде. Она начала в бессонные ночи мечтать о том, другом, который писал ей такие прекрасные строки. И твердо верила, что он тоже тоскует о ней. Только так можно было жить дальше. Когда у нее было уже четверо детей, а старшему стукнуло восемь, она встретила человека, который и выглядел, и говорил как автор писем, каким она его себе представляла. Он один хозяйничает на маленьком хуторе. И они уже давно любят друг друга. Но разве она может оставить детей?
Она скромно поведала мне свою историю и сказала, что в деревне она ни с кем не могла бы об этом говорить.
В конце зимы Франк заболел тяжелым гриппом с целым рядом осложнений. Он не жаловался, никогда не звал Мееле или меня, пока мы сами к нему не входили, без возражений глотал лекарства и с каждым днем худел и бледнел. Врач приходил редко, перевозить больного мальчика нам не советовали. Я, сколько могла, находилась при нем. Мееле самоотверженно ухаживала за ним и впервые была строга с Тиной, если та шумела, когда Франк спал. После месяца, полного страхов, он начал медленно поправляться. Едва он выздоровел, мелкие ссоры между ним и Мееле начались сызнова. Лучше всего они ладили, когда я бывала в отъезде, но я же не виновата, что старая женщина и маленький мальчик бывают не в ладах.
